Теперь ярко-синие глаза обратились на нее, а рука, которую она держала, сжалась — да так, что у Ариадны от боли перехватило дыхание.
— Не ходи с ним! Какие бы доводы он ни приводил — не ходи с ним!
— Не пойду, мой господин, мой бог. Я люблю только тебя.
Хватка Диониса ослабла, он слегка улыбнулся, но потом взгляд его оторвался от ее лица и вновь стал рассеянным.
— Он что-то нес, — проговорил Дионис. — Какой-то остов, по-моему, завернутый в ткань. Они с женщиной дошли до середины луга, и там он опустил ношу наземь. — Он помолчал. — Не понимаю, — жалобно признался он. — Нет ничего страшного в том, что я Вижу, — и все же меня трясет от ужаса. Это Видение — глупость, вроде дурацких снов.
— Ты Видел... — мягко, но настойчиво повторила Ариадна, зная, что ей ничего больше не остается, даже если она и попробует уклониться от исполнения долга и откажется толковать его Видения.
— ...как женщина нырнула под ткань. По-моему, она даже негромко вскрикнула, словно от боли, — а потом мужчина отдернул ткань... но под ней не было ни женщины, ни остова. Вместо них там была белая корова. Разве не странно?..
Вопрос этот, однако, прозвучал неуверенно, и едва Дионис помянул корову, Ариадне сделалось дурно. Она судорожно ловила ртом воздух. Он умолк и взглянул на нее. Из ее маленькой ручки, зажатой в его ладони, к Дионису перетекал покой. Но она не была спокойна. Она боялась, ее напугало то, что он сказал, — но, как ни странно, это утишило его собственный страх. Что бы ни означало это безумное Видение, Ариадна поняла его и объяснит все ему, Дионису, — и его больше не будут мучить страх и тоска.
— Это все, что ты Видел? — спросила Ариадна — быть может, чересчур пылко; но не надеяться она не могла. Однако Дионис покачал головой — и она ничуть этому не удивилась.
— Нет. — Ее рука несла ему покой, одеяла согревали его, и все же его била дрожь. — Худшее впереди, — признал он. — Мужчина исчез, а корова начала мычать. Скоро через луг галопом примчался удивительный белый бык, и чем ближе он подбегал, тем лучше я видел: под рогами — голова человека, а не быка. А лицо... это было лицо Посейдона.
— Мать Милосердная, охрани нас! — выдохнула Ариадна. — Только не ты! — Одеяла полетели в стороны, пальцы Диониса впились в плечи Ариадны. — Бык-Посейдон покрыл эту корову, она ревела и мычала от наслаждения. Не ты! Я позволил тебе танцевать для Матери, ибо даже боги почитают Ее, но добычей Посейдона тебе не быть. Ты моя жрица. Ты не станешь коровой на потребу его похоти.
— Нет-нет! — вскрикнула Ариадна. — Это не я! Я никогда не была ею — и никогда не буду!
— Тогда почему же лицо твое серо от страха? Ариадна закрыла глаза.
— Не от страха, — прошептала она. — От стыда. Та корова была моя мать — и отцу это ведомо.
Повисло долгое молчание. Потом Дионис сказал:
— Ты поняла, что это все значит, да? Это связано с Кноссом и быком из моря — с тем первым Видением, что едва не свело меня с ума. — Внезапно он притянул Ариадну к себе и закутался в одеяла вместе с ней. — Ты дрожишь, дитя. Прости, я не заметил, что ты тоже обнажена. А теперь открой мне, что же я Видел.
Туман серебристых лепестков заклубился вокруг них, соединяя жрицу и бога, неся и сплетая воедино прозрение, знание и память. Ариадна вновь ощутила, что разделилась: внешне она была девочкой, не знавшей ласки и теперь едва ли не тающей в теплых, добрых объятиях своего бога; в глубине же она стала женщиной, умудренной годами, которая могла вникнуть в то, что несли серебристые лепестки и которая много раз выслушивала — и столько же раз успокаивала — это весьма беспокойное и опасное божество.
— Ты ведь знаешь, мой отец согрешил, не принес быка из моря в жертву Посейдону, — сказала она. — Я думаю, это воздаяние за тот грех.
— Но почему? С тех пор минул почти год — так почему же сейчас?..
Ариадна вздохнула и свернулась калачиком.
— Точно не скажу. Возможно, бык значил для Посейдона так мало, что он на время забыл о нем или он думал, что отец дожидается определенного времени, праздника бычьего танца, и за это время сам забыл о быке. По-моему... по-моему, случилось что-то, что напомнило ему о Кноссе — и о непринесенной жертве.
— В этом есть смысл — но какой же дурак станет дразнить Посейдона?
— Да хоть бы и моя мать.
Дионис слегка отстранился, чтобы видеть ее лицо.
— Твоя мать?
— Когда ты признал меня своей жрицей — народ стал поклоняться мне, приветствовать, воздавать мне почести, почитая в моем лице тебя. Мать не думала, что ты придешь, она считала — мое посвящение в твои жрицы будет просто пустым обрядом. Она обожает, когда восхваляют и славословят — но одну лишь ее. Ей завидно, когда салютуют и кланяются мне, а не ей. Она пыталась привлечь твое внимание, но ты отверг ее.
— Отверг. Это я помню. Это ведь та самая баба, что отказалась уйти, когда я пожелал остаться с тобой наедине? Но при чем же тут Посейдон?..
— Ей нужен был бог, который признал бы ее так же, как ты признал меня, — чтобы народ славил ее и почитал больше, чем меня. А потому она отправилась в храм Посейдона и попыталась Призвать его...
Дионис расхохотался.
— Надеюсь, она нашла более удобное время, чем ты. Полагаю, Посейдон счел бы побудку на заре еще более неуместной, чем я, — как ни крути, а я в это время все же бываю порой на ногах... если вообще не ложусь.
Ариадна по-детски улыбнулась.
— Так ты поэтому возражаешь против ранних церемоний? Может, если ты не будешь пить и танцевать всю ночь...
Он было заулыбался в ответ, но вдруг улыбка его погасла, и он негромко спросил:
— Ты это о чем? Или возражаешь против того, чтобы бог вина пропустил чашу-другую?
— Нет, просто... Когда я Призывала тебя, чтобы разобраться с приношениями, у тебя в постели была женщина...
— Довольно! — рявкнул он. — Ты Жрица и мои Уста, но не имеешь права...
— Нет-нет, господин мой! У меня и в мыслях не было тебя упрекать. Просто это напомнило мне о том, почему отец присвоил быка. Он хотел получить от него телят, потому что этот бык лучше всех быков в его стадах — его и любого другого. И мне приходит в голову жуткая мысль...
Дионис озадаченно нахмурился. Потом рот его приоткрылся — а еще миг спустя он уже заливался смехом.
— Не думал я, что Посейдон такой шутник, — выговорил он наконец. — Вот это кара! Минос присвоил быка Посейдона, чтобы покрыть своих коров — ну, так Посейдон покроет корову Миноса.
— Но это не смешно, господин бог мой! — вскричала Ариадна. — Ты разве забыл то первое Видение, о котором поведал мне? Забыл про быка с головой человека, а не Посейдона, того, что бросался на коров и рвал их рогами и зубами, того, что убил пастухов, а после опустошил округу? — Она содрогнулась. — Что за плод родится от Посейдонова гнева и гордыни моей матери?
Дионис успокаивающе коснулся ее руки.
— Да, ты — истинные Уста. Ты сплела воедино Видения — и изрекла правду. Посейдон не умеет шутить. Он постарается, чтобы его семя дало росток — и чтобы плод не обрадовал Миноса. — Дионис мягко разжал объятия, поднял Ариадну на ноги и поставил перед собой. — Из двух зол надо выбирать меньшее. Я знаю — ты боишься быть наказанной, если поднимешь голос против воли родителей, которые к тому же царь и царица этой земли, но я присмотрю за тем, чтобы тебе не причинили вреда. Я защищу тебя. Ты можешь Призвать меня, когда во мне будет нужда, и я приду. На сей раз ты должна стать моими Устами и поведать о моем Видении во весь голос — и перед всеми.
— Я сделаю это, — похолодев от страха, выдохнула Ариадна, — Я сделаю все.
Ариадна готова была идти прямо сейчас, но Дионис настоял, чтобы она провела оставшуюся часть ночи в спальне жрицы, а во дворец возвратилась утром. Если то, о чем говорило его Видение, должно свершиться этой ночью — оно уже свершилось. Если же еще нет — она никак не сможет помешать Посейдону, вмешательство же Диониса способно только испортить все еще больше. Если он разозлит Посейдона, Коле-батель Земли может погрузить Крит на морское дно.