— О да, он вор. И неплохой к тому же. А у мертвых красть безопаснее, чем у живых. Они не возражают. Кроме того, могилы там запечатывают после похорон, так что вероятность быть увиденным кем-то живым очень мала.
Ариадна округлила глаза.
— Гадес и Персефона окружены мертвыми; Афродита, Психея и Эрос — бесконечная постельная сцена; есть среди твоих друзей кто-нибудь более почтенный?
Дионис минуту подумал.
— Боюсь, нет, — сказал он наконец. — Всем серьезным мрачным богам слишком неуютно в моем присутствии, чтобы считать меня другом.
В голосе Диониса послышалась боль, и Ариадна пожала плечами.
— Ну и пусть их. Подумай лучше, какой был бы кошмар, если бы они вели себя дружелюбно, а ты бы с ними смертельно скучал. Так «повезло» моей сестре Прокрис: ей всегда очень хотелось попасть в общество пожилых придворных дам. Не успела она выйти замуж, как все замшелые матроны из благородных семейств, которых она не решалась оскорбить, принялись навязывать ей свое общество и изводить советами.
— Ты что, сравниваешь Аполлона, Артемиду и Афину с замшелыми матронами?.. — Он расхохотался, и ладонь, которой Ариадна прикрыла рот, упала, открыв ответную улыбку. — Изводить советами!.. Может, и так. Но это значит — у меня очень мало друзей.
— Ты скучаешь по родине? В ответ он нахмурился.
— Не знаю, как и ответить. Во-первых, не очень. В Уре у меня было столько же друзей, сколько и на Олимпе, а Олимп гораздо красивее. Мой дом принадлежит мне, и моя жизнь — только моя, а в Уре было не так. Правда, в Уре я был намного моложе. Возможно, будь я взрослым... Но есть кое-что, о чем я скучаю: поля ржи и проса, отары овец и коз... Весной невозможно было удержаться от смеха, глядя на ягнят и козлят. На Олимпе подобные простые радости убирают подальше от города, поэтому я завел себе фавнов. С другой стороны, правители Ура держали народ в черном теле и были очень жестоки.
— Иногда так бывает и здесь, — трезво заметила Ариадна. — Мой собственный дед сместил страшно жестокого тирана. А бабка — та, что стала твоей жрицей по смерти первой Ариадны — была дочерью этого самого тирана. Минос рассказывал — она была очень нелегким человеком.
— Быть может, мне все-таки стоило убить ее, когда я обнаружил ее в покоях моей жрицы.
Ариадна хихикнула.
— Не стоило — сделай ты это, и наследование сана пошло бы по другой линии, а тогда я не стала бы твоей жрицей.
Дионис тоже засмеялся.
— Твоя правда. Это было бы просто ужасно. — И вдруг проговорил быстро, словно повинуясь внезапному порыву: — Пойдем на Олимп. Я тоже могу удивить тебя... кое-чем.
Веселость Ариадны как рукой сняло. Не похоже, чтобы его и впрямь испугало, что она могла бы не стать его жрицей. И что он собирается показать ей? Женщину, для которой отбирал приношения? И тут новый страх затопил Ариадну. Что, если он собрался показать ей женщину, которую избрал в спутницы жизни?
— Не сейчас, — выдавила она сквозь стиснутые зубы. К ее ужасу, Дионис вздохнул не столько разочарованно, сколько облегченно. И стал прощаться, пообещав завтра непременно прийти. Обычно такое обещание дарило Ариадне столь необходимый ей покой — теперь же она с упавшим сердцем смотрела на место, где он только что был. Без сомнения, он придет завтра — но долго ли еще будет он приходить, если нашел женщину, способную развеять его одиночество?
Время шло — а страхи Ариадны так и оставались страхами. Десятидневье мирно следовало за десятидневьем, время роста и созревания медленно перетекало во время сбора урожая... На восьмой день после ид месяца созревания Минос и его флот вернулись домой. Не был потерян ни один корабль, пали лишь несколько воинов. Царя встречали большим празднеством, и было объявлено — и лично им, и через глашатаев, — что Крит покорил Афины, а афиняне целиком и полностью признали Бога-Быка. Афиняне обязуются платить дань Криту и поклоняться Минотавру как истинному богу. Каждый год семь юношей и семь девушек должны привозить дань и оставаться служить Богу-Быку. В первый год дань привезет сын царя Эгея Тезей — такова вира за смерть критского принца Андрогея.
Едва услышав все это, Федра примчалась к Ариадне. Новости распирали ее, а поговорить ей было не с кем — никому больше не было дела до ее личных надежд и страхов. Другие думали о победе и дани; Федру же волновало только то, что договор, которого жаждал Минос, будет заключен, причем с добавлением еще нескольких статей об уступках Криту. Для Федры это означало, что ее свадьба с Тезеем по-прежнему возможна.
— Они не могут не приплыть с данью, — убеждала она Ариадну, которая и не думала спорить. — Отец не дурак. Он не распустил ни флот, ни армию. Он милосердно дал Эгею и Тезею десятидневье, чтобы привести в порядок дела и царство. Однако если за следующее десятидневье дань — люди и золото — не прибудет, отец и его флот отплывут снова — и на сей раз перебьют всех мужчин, женщин и детей обратят в рабство, а Афины сровняют с землей.
— Они придут, — согласилась Ариадна, но, прежде чем она успела добавить, что придут они платить долг чести, а не дань страху, Федра заговорила снова:
— Вот и я думаю тоже, что придут. Они слишком боятся отца, чтобы ослушаться. Значит, договор будет подписан — а частью договора является то, что я должна выйти за Тезея и когда-нибудь стать царицей Афин. О Ариадна, это просто чудесно! — Она засмеялась. — Чужеродных цариц порой презирают, но если отец только что не правит Афинами — что мне их презрение!
Ариадна закусила губу — было совершенно бесполезно объяснять Федре, что победил афинян не флот царя Миноса и не критское войско, а в первую очередь их собственный ужас перед содеянным: они платили так за сотворенное ими бесчестье, за неправедность убийства Андрогея. Удваивать это бесчестье отказом выполнить условия сдачи — что бы это ни означало для них — они не станут. Но сказать что-то Ариадне было нужно: она не могла позволить Федре женить на себе Тезея с тем, чтобы потом вести себя так, словно она повелевает побежденным врагом. Ей хотелось, чтобы Федра просто была счастлива.
— У них есть и другие причины выполнить соглашение, — заметила она. — Но даже если Тезей придет из страха перед воздаянием, стоит помнить, что воздаяние не будет мгновенным. Попав в Афины, ты будешь окружена афинянами, а Минос и его войско будут в двух десятидневьях пути. Если с тобой станут плохо обращаться, тебе придется искать вестника, готового отправиться на Крит, а после ждать, пока послание доставят и Минос отплывет с Крита. Подумай, что может приключиться с тобой за это время.
— Ты что, стараешься убедить меня отказаться от замужества? — Глаза Федры превратились в узкие щелки, она с подозрением смотрела на сестру. — Зачем? Я все равно не стану больше ухаживать за чудищем лабиринта! И ни за что не останусь гнить заживо в Кноссе.
— Ну разумеется, нет. Я не убеждаю тебя разорвать соглашение о свадьбе. По тому, что я о нем слышала, Тезей — человек достойный. Я думаю, он будет тебе хорошим мужем — но только если ты будешь ему хорошей женой. Подумай, как горько мужу слышать, что он женился из трусости, да еще если его жена глядит на его друзей и семью свысока. Разве не лучше для тебя будет, чтобы он сам так заботился о тебе, что стал бы защищать от чьих угодно презрения и поношений?
Федра поморгала.
— Д-да... Да, конечно. Отец никогда не позволил бы никому ни оговорить маму, ни выказать ей презрение. Но что, если Тезей не станет так обо мне заботиться?
— Еще как станет, глупышка! И почему нет? Ты красива. Умна. Ты можешь заставить мужчину желать тебя — и одарить его радостью. Ты сможешь с честью вести его дом. Ты жаждешь стать его женой. О чем же еще мечтать мужчине?
Федра возвращалась во дворец, исполненная надежд — и надежды эти, как поняла Ариадна, воспарили до самых небес в день, когда афинский корабль с данью на борту отшвартовался в гавани и афиняне с эскортом крепких критских воинов были препровождены в Кносс. В благодарность за сочувствие и поддержку Ариадна получила новости из первых рук — как только ноги Федры донесли ее до святилища на Гипсовой Горе. Главная же новость заключалась в том, что Федра увидела Тезея в первый же день его прибытия, когда передавалась дань, и Минос представил ее принцу.