— И все это делалось вопреки приказам Владимира Ильича Ленина и ВЦИК? — продолжал уточнять генерал.
— Разумеется, — подтвердил Куманин, с тревогой глядя на часы.
— И много у вас таких наработок? — спросил Стебликов, закрывая блокнот.
— Согласно указаниям руководства и секретариата ЦК, мы вели подобные разработки исключительно для компромата нашего монархо-националистического движения в глазах общественности как внутри СССР, так и за границей. У меня составлены конспекты пяти-шести лекций на эту тему, но хочу вас честно предупредить, товарищ генерал, никаких исторических доказательств всему этому нет.
— А кому они нужны, эти доказательства? — усмехнулся Стебликов, — необходимо предать ваши наработки широкой гласности. Вы не могли бы попросить генерала Климова, чтобы он передал эти материалы мне?
— Мне кажется, — сказал Куманин, — что вам самому это было бы сделать гораздо проще. Вопросы на уровне генералов всегда решаются значительно легче, чем при посредничестве майоров…
— Мне нравится ваша скромность, — улыбнулся Стебликов, — среди молодых офицеров сейчас это большая редкость. Все майоры мнят себя по меньше мере маршалами. Но тут другой вопрос. Вы все-таки автор этих материалов, которому вдобавок нельзя отказать в таланте и творческом подходе к выполнению порученного приказа. Сейчас курировать русское национальное движение, в частности, вопросы монархизма, партия поручила мне. Думаю, мне будут переподчинены и подразделения, занимающиеся борьбой со всеми проявлениями сионизма. Когда вы решите задачи, связанные с откомандированием в распоряжение генерала Климова, я попрошу подумать о переходе ко мне на должность полковника. Сейчас рассматривается вопрос о преобразовании моего отдела в управление, в котором на посту начальника ведущего отдела я хотел бы видеть вас. Что вы на это скажите?
— Я польщен столь высокой оценкой моей работы, — ответил Куманин, совершенно не ожидавший подобного оборота событий.
— Сейчас от таких молодых патриотов, как вы, майор, — несколько напыщенно сказал Стебликов, — зависит будущее нашей страны, партии. Большое русское спасибо вам за вашу работу.
Надо ли на подобные слова отвечать, как положено: «Служу Советскому Союзу!», Куманин сообразить не мог, но на всякий случай встал и принял некоторое подобие стойки «смирно», что тоже понравилось генералу.
— Если будет время, — подавая ему руку, улыбнулся Стебликов, — приходите сегодня и послушайте мою лекцию, которую я читаю за вас.
Генерал погрозил Сергею пальцем и снова улыбнулся тонкими губами.
Было уже около трех часов дня, когда Куманин подъехал к интернату. Прежде чем что-либо предпринимать, ему хотелось еще раз поговорить с Надей. Прямо на вахте дежурная объявила, что Надежды Николаевны на месте нет.
— Уже ушла? — расстроился Куманин.
— И не приходила, — сказала дежурная, — может, когда я обедала… — и она стала крутить диск местного телефона:
— Люба? Надя Шестакова на месте? К ней товарищ из…
— РОНО, — подсказал Куманин.
— Нет ее, — положила трубку дежурная, — с утра не было. Может, заболела, может, в райсобес поехала детишкам выбивать всякое. У нас второй день нет горячей воды. Дошкольное учреждение! Представляете?
— Представляю, — согласился Куманин. — Позвонить от вас можно?
Куманин набрал Надин номер. Долго никто не подходил, затем раздался знакомый голос ее матери.
— Здравствуйте, Лидия Федоровна, — это Сережа Куманин, — представился он. — Надю можно позвать?
— Здравствуй, Сережа, — ответила Лидия Федоровна. — Надя на работе. Будет поздно. Что-нибудь передать?
— А давно она ушла? — спросил Куманин.
— Как обычно, с утра. Сережа извини, у меня на кухне все горит. Я передам, что ты звонил, — и она повесила трубку.
Выяснив, что директриса на месте, Куманин поднялся на третий этаж, с отвращением вдыхая запах подгорелой каши и хлорки.
В приемной директора белобрысая девица стучала на пишущей машинке.
— Мне к директору, — сказал Куманин.
— У Алевтины Ивановны совещание, — вскинув глаза от машинки, объявила девица, но осеклась при виде куманинского удостоверения и бросилась в директорскую дверь: «Алевтина Ивановна, к вам товарищ из органов!».
Алевтина Ивановна, высокая полнеющая дама лет сорока пяти, сидя за своим столом, ела пирожное и запивала чаем из большой чашки с нарисованной на ней красной ягодой в орнаменте из зеленых листочков. Второе пирожное лежало на блюдечке. На какое-то мгновение директриса застыла с пирожным в руке, потом положила его обратно на блюдечко, покрыла салфеткой, поставила вместе с чашкой куда-то под столик с телефонами, вытерла губы платком и спросила: — Вы откуда? Из милиции?
У Куманина, как у любого оперативника, была при себе целая коллекция различных удостоверений, включая и милицейское, но он решил не хитрить, а сразу пойти с главного козыря:
— Я из Комитета, — и протянул директрисе удостоверение.
Лицо Алевтины Федоровны пошло пятнами:
— Шестакова уже до комитета добралась. Интересно. Из-за этих вечных склок, товарищ майор, работать некогда, детьми некогда заниматься. Весь день приходится объяснения писать в разные инстанции.
— Сочувствую, — сказал Куманин, — но согласитесь, когда дети исчезают средь бела дня, это ненормально.
— Что значит «средь бела дня»? — вспыхнула директриса. — Ребенок был не совсем нормальным. У нас есть медицинское заключение. Для такой категории детей дошкольного возраста существуют специальные интернаты, которые, как и наш, переполнены. Мы взяли мальчика временно, и, как только освободилось место в Вологде, направили его туда. А что там было до меня, при прежнем директоре, я не в курсе.
— Но ребенок до Вологды почему-то не доехал, — прервал ее Куманин. — Не знаете, почему?
— И знать не хочу, — зло сказала Алевтина Ивановна. — Я отправила, Вологда приняла. У меня у самой дел невпроворот.
Она помолчала, а потом спросила:
— Что вам еще Шестакова наговорила?
— Мне кажется, — подсказал Куманин, — что лучше вызвать Шестакову сюда, выслушать ее и во всем разобраться наконец.
Куманин сказал это в надежде выведать у директрисы, где Надя находится, но ошибся.
Директриса подошла к дверям своего кабинета, приоткрыла их и крикнула в приемную:
— Лена, вызовите ко мне Надежду Николаевну Шестакову. Срочно.
Белобрысая голова очень быстро просунулась в дверь и доложила:
— Алевтина Ивановна, Надежды Николаевны нет на отделении.
— А где она? — спросила директриса. — Куда ушла?
— Говорят, с утра не было, — сказала секретарша, — не приходила вообще. Там только нянечки и санитарка.
— Бегает, наверное, со своими жалобами, — зло проговорила Алевтина Ивановна. — Вот выгоню ее по статье за прогул. Разве можно детей бросать на весь день без педиатра?
— А она разве педиатр? — спросил Куманин. — Я полагал, что она воспитательница.
— Педиатр, — неохотно подтвердила директриса. — Закончила год назад медицинский без отрыва от производства. Но все равно я ее выгоню, если будет продолжать склочничать. И местком меня поддержит.
— Простите, — сказал Куманин. — Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ваши трудовые конфликты с подчиненными. Хочу разобраться с пропажей ребенка и поставить на нем точку, не доводя снова до прокуратуры и официального следствия. Возможно, что Надежда Николаевна действительно излишне впечатлительный человек, а потому, может быть, вы ответите мне на несколько вопросов.
— Слушаю вас, — сухо отреагировала Алевтина Ивановна и добавила:
— Только побыстрее, пожалуйста, у меня в четыре часа педсовет.
— Хорошо, — кивнул головой Куманин, взглянув на часы. — У этого мальчика, Алеши Лисицына, если не ошибаюсь, были официально признаны — психические и прочие отклонения. Я думаю, что это делает медкомиссия, которая и составляет по своему решению специальный документ?
— Конечно, — подтвердила директриса, — составляется акт по форме II и соответственно ему, ребенок актируется, как положено.