— Я могу взглянуть на этот акт? — спросил Куманин.
— Ради бога, — директриса встала, подошла к стоявшему в простенке между окнами простому канцелярскому шкафу, вытащила оттуда папку с надписью «Акты» и подала Куманину два листочка, соединенных канцелярской скрепкой, которая держала маленькую, примерно четыре на четыре сантиметра, фотографию.
— Что тут говорить, — сказала Алевтина Ивановна, подавая акты Куманину. — Мальчику почти шесть лет, а он не помнит ни маму, ни папу, ни где жил до того, как его обнаружила милиция на Ярославском шоссе. Вы можете считать такого ребенка нормальным?
Куманин пожал плечами, просматривая акты. Под ними красовалась подпись самой Алевтины Ивановны, фамилия которой была Петухова, интернатского врача и какой-то воспитательницы.
— Это подписи ваших сотрудников? — спросил Куманин, рассматривая фотографию Алеши Лисицына. «Где он мог видеть этого мальчика раньше? Очень знакомое лицо».
— Вы хотите их опросить? — поинтересовалась директриса.
— Кого? — не понял Куманин.
— Тех, кто подписали акт, — подсказала директриса.
— Нет необходимости, — ответил Куманин, — но у меня еще к вам есть вопросы.
— Пожалуйста, — вздохнула Алевтина Ивановна, поджав губы.
В ее глазах не было ни тени тревоги, скорее недоумение взрослого человека, которого заставляют играть в какую-то непонятную игру.
— Каким образом, — спросил Куманин, — вы отправили ребенка в Вологду? Машиной, поездом, самолетом? Кто из ваших сотрудников его сопровождал или, вернее, сопровождает, поскольку ребенок в Вологду не прибыл? И, наконец, кто-то ведь должен был, приняв у вас ребенка, оставить у вас расписку или другой документ? Если вы ответите на все эти вопросы, то полагаю, ни у кого лично к вам и вашему учреждению никаких претензий не будет.
Наступило молчание.
Алевтина Ивановна смотрела на Куманина с непонятным интересом, на ее губах заиграла странная полуулыбка-полугримаса.
— Вы серьезно? — как-то странно спросила она.
— Вы считаете, что я пришел сюда шутить? — начал злиться Куманин.
— Они что, хотят меня сейчас подставить? — В голосе директрисы начала исчезать уверенность.
— Кто они? — не понял Куманин. — О чем вы говорите?
— Не прикидывайтесь, что вам ничего неизвестно, — продолжала Алевтина Ивановна. — Вы меня что, проверяете?
— Послушайте, — вздохнул Куманин. — Если вы будете говорить со мной намеками, то вам придется проехать в моей машине на Лубянку и там написать официальное объяснение всему случившемуся. А если оно меня не удовлетворит, то я оформлю вам задержание на семьдесят два часа для начала, чтобы у вас было время это объяснение отредактировать. Вы вообще отдаете себе отчет с кем разговариваете? Вы понимаете серьезность ситуации?
— Вы что? Вообще? — побледнела директриса. — Разберитесь сначала у себя! — с визгливыми нотками в голосе продолжала она, — Вы из меня дурочку, что ли, строите? Или думаете, на вас управы нет. Одни забирают мальчика, а другой приходит — ищет. Номера какие! У себя за пазухой поищите ребенка! Задержание он мне оформит на семьдесят два часа! Ты своим оформи что следует.
— Пожалуйста, — поморщился Куманин, — не надо истерик. И на крик меня брать не надо. Спокойнее. Кто увез Алешу Лисицына? Объясните толком.
— Ваши и увезли, будто не знаете? — директриса старалась говорить спокойнее, хотя визгливые нотки все еще прорывались у нее.
— Наши? Что за наши? — переспросил Куманин.
— Ваши. Из комитета, — зло выпалила Алевтина Ивановна. — Втроем приехали с милиционером. Ребенок, оказывается, во всесоюзном розыске. Родители его что-то такое натворили, что и сказать страшно. Вот они ребенка и забрали.
— Документы они какие-нибудь вам предъявили? — поинтересовался Куманин.
— А как же, — в голосе директрисы снова начала появляться некоторая уверенность. — У всех такие же книжечки как, и у вас. И отношение было из прокуратуры города. Они сказали, что в связи с секретностью ребенка надо оформить переводом в какой-нибудь иногородний интернат, и взяли подписку о неразглашении. Зачем же они сейчас вас посылают, что-то выяснять? Проверяют, усвоила ли я все или нет?
— Фамилии-то вы их знаете? — спросил Куманин.
— Нет, нет, — быстро ответила директриса. — Не помню фамилий никаких. Разволновалась, не прочла в документах.
— Так что же, выходит, кто-то взял ребенка и с концами. Ни записочки, ни расписочки? — Куманин продолжал вертеть в руках фотографию Алеши.
— Ничего не оставили, — подтвердила Алевтина Ивановна. — Да я и перепуталась: мыслимое ли дело, за малолетним ребенком целая бригада чекистов приехала, будто он цэрэушник какой-нибудь. Да еще с меня подписку о неразглашении….
— Хорошо, — сказал Куманин, все еще пытаясь сообразить, почему ему кажется столь знакомым лицо Алеши Лисицына. — Возьмите лист бумаги. Пишите: «Старшему оперуполномоченному КГБ майору Куманину С. С. От гражданки Петуховой Алевтины Ивановны, директора интерната No 4, проживающей по адресу…» Написали? Дальше: «Объяснение». С новой строки: «Я, Петухова А. И., передала несовершеннолетнего Лисицына Алексея представителям органов КГБ по их требованию такого-то числа». Когда это было. Помните? Это число и поставьте. Подпишитесь и поставьте сегодняшнее число. Это для вашей пользы. Чтобы никто более не предъявлял к вам претензий. Запишите мой телефон, и если в этом деле последует какое-либо продолжение, прошу звонить. Фотографию мальчика я возьму с собой.
Он открыл дипломат и положил туда листок с объяснением директрисы и фотографию Алеши Лисицына.
— Вы так дело поворачиваете, — сказала поникшая Алевтина Ивановна, — вроде я и не должна была им ребенка отдавать? Так что ли?
— Я этого не говорил, — возразил Куманин. — Вы, как и каждый советский человек, обязаны подчиняться требованиям органов. Но специфика вашего случая такова, что вы были обязаны как-то зафиксировать это событие. Скажем, та же Шестакова приведет к вам людей из прокуратуры. Что вы им скажите? Ваша легенда насчет Вологды не проживет и часа. Где доказательства, что вы не продали ребенка какой-нибудь бездетной азербайджанской семье тысяч за пять-десять? Вы хоть о последствиях для себя подумали?
Директриса молчала, испуганно глядя на Куманина.
— Нарушение подписки о неразглашение, — продолжал Куманин, — является очень серьезным преступлением, предусматривающим лишение свободы на срок до пяти лет. В разговоре со мной вы имели на это право, но в разговоре с работниками прокуратуры, милиции или другого правоохранительного или надзорного органа вы такого права иметь не будете. Таким образом, вся ответственность будет возложена на вас. Вы меня понимаете?
— Но, товарищ майор, — возразила Алевтина Ивановна, — вы же подтвердите в случае чего…
— Не уверен, — прервал ее Куманин. — Ваше объяснение дает мне основание для проверки этого случая. Если мальчика действительно взяли наши сотрудники, я смогу вас прикрыть. Если вы придумали эту историю, чтобы сбить меня с толку, то будете отвечать по всей строгости существующего закона…
— Клянусь вам, — голос директрисы дрогнул, было видно, что она готова зарыдать от жалости к самой себе.
— Успокойтесь, — сказал Куманин, — и узнайте, не приходила ли Шестакова.
Шестакова не приходила.
Было уже около пяти часов вечера, и Куманин решил вернуться в управление, чтобы узнать, не появился ли генерал Климов, затем пообедать и, если получится (если будет после пяти на месте климовская «прапорщица»), досмотреть микрофильмы. Но странный случай с Алешей Лисицыным не выходил у него из головы. В приютах страны огромное количество маленьких детей, чьи родители осуждены и сидят в бесчисленных зонах и тюрьмах. Но ему лично никогда не приходилось слышать, чтобы дошкольников подвергали каким-то мерам со стороны органов, во всяком случае в послесталинские времена. Напротив, все — и КГБ, и милиция — сразу же отправляли ребенка, чьи родители попали в зону или находились в розыске, в какое-нибудь детское учреждение.
Преступники, торгующие детьми, вряд ли пришли бы к директрисе, размахивая комитетскими удостоверениями. К тому же им нужен был не любой ребенок, а конкретный: Алеша Лисицын. Если же это действительно были ребята из КГБ, то он, Куманин, влип в довольно неприятную историю, поскольку, не имея полномочий, вмешался в чужую операцию. А у него не было ни полномочий, ни оснований для вмешательства, поскольку просьбу Надежды никак нельзя было считать подобным основанием. Если же говорить честно, то отреагировал он не на просьбу Нади, а на фамилию мальчика и на странный телефонный разговор в кабинете Климова. Интуитивно он почувствовал, что пропажа мальчика и этот разговор как-то связаны между собой, и сейчас убедился — он прав. Ребенок взят из интерната по приказу Климова, это можно считать доказанным. А если так, то он готов утверждать, что между таинственным оперуполномоченным Лисицыным, расстрелянным в 41-м году, и Алешей Лисицыным, увезенным сотрудниками КГБ из интерната No 4 в 1989 году, существует какая-то связь, возможно, не только родственная, но и следственно-причинная.