— Разве что под порог!..
Спрятал апостол Петр ключи под порог, щелку щепочкой заткнул, и пошли себе.
Ну, вот, значит, идут они в самом то есть рабском виде: лапотки плохонькие, одежонка еле держится, на боку — сума…
Апостолу это обидно.
— Что ж это мы, — говорит, — господи? Хуже последнего нищего?..
А господь ему:
— А как в писании про последних-то сказано?
— Последние будут первыми.
— То-то!
Апостол и примолк.
Ну, вот ходят это они, смотрят, разговоры разговаривают. Где утешут, где присоветуют, где просто слово доброе скажут, — время-то и бежит.
На ночь глядя пришли они в деревню.
Притомился господь. Сел у крайней избушки на завалинку и говорит:
— Постучись, Петр. Авось либо ночевать пустят.
Изумился Петр-апостол.
— Полно те, господи! В эту избенку-то ночевать!
— А чем тебе избенка нехороша?
— Да ведь бедность, господи! Хуже этой избы, кажись, во всей деревне нет. Того и жди — развалится.
— Стоит покуда.
— Нет уж, господи, воля твоя, а я в другую избу постучусь.
— Это в какую же?
— А вон отсюда видать — не изба, хоромы! Там и ночевать пристанем.
— Да ведь не пустят!
— Как не пустят? Там и места и добра — всего много. А здесь, прости господи, — босоты да голоты понавешаны шесты. Анбары — ветром полны.
Махнул рукой господь.
— Ладно уж. Покуда не научишься, умен не будешь. Ступай, стучись.
Пошел апостол Петр. Пошел да и пропал. Час ходит, другой ходит… Уж на что господь долготерпив, а и то соскучился, вздремнул на завалинке.
А времячко-то идет. Вовсе темно стало, холодно — ночь полная… Тут и воротился апостол Петр. Сел подле господа одесную и молчит, разбудить боится. Да господь и в тишине слышит. Открыл глаза, оборотился к апостолу и спрашивает:
— Ну, что, Петруша? Пошли ночевать?
— Да куды, господи? Правда твоя — не пускают ведь. Почитай всю деревню обошел, только и слышал: «Проваливай да проваливай! Много вас таких-то!» А того и не знают, что един бог в небе…
— Ну, а в том, в богатом-то доме как? В хоромах-то?
— И не спрашивай, господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно — нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!
Вздохнул господь.
— А что в писании-то про богатых сказано?
— Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в царствие божие.
— То-то. Забыл ты писание, Петр!
— Помилуй, господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.
— Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.
Встал господь и постучал в дверь.
— Милость ваша… родителям царство небесное… Пустите странников ночку переночевать.
Глядь — отворили дверь.
Вышла на порог хозяйка.
— Заходите, страннички, заходите, господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!
Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить — и то стыдно.
А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.
— Вот, — говорит, — хлебца краюшечка, вот — кваску, вот — капустки. Не осудите, страннички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.
Кланяется ей господь.
— Спасибо, хозяюшка! Много довольны.
А Петр-апостол не вытерпел.
— Эх, — говорит, — горяченького бы сейчас! Озябли мы!
Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:
— Видно, не зря вас господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник — Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да, авось, и без похлебки сыты будут. Кушайте, страннички, на здоровье. В печке-то не простыло.
Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.
— Надо бы, — говорит, — побольше, да нету больше. Не осудите.
— А завтра что есть будете? — апостол спрашивает. — В Петров-то день?
— А что бог пошлет…
Взялись они за ложки.
— Петр, а Петр? — господь говорит. — Ведь хороша похлебка?
А Петр-апостол только усмехается.
— Это, — говорит, — батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.
Поглядел на него господь строго.
— Ой ли? — говорит. — А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!
Стал считать апостол.
Считал-считал, сбился.
— Тьфу, прости господи, — говорит, — да разве их сосчитаешь! Ведь не монета — масло! В очах рябит…