— Скажи ты мне, голубчик, где был, пропадал?
— А я, — муж говорит, — был в таких-то местах, на морских островах.
— Далеко ли?
— Отсюда не видать.
— А где ж ты эдакое богатство взял?
— Да так, счастье мне мое послужило.
— Ой, муженек, ты, видно, клад нашел… Скажи мне правду истинную. Не таись! Только скоты бессловесные молчат…
— Не велено мне говорить.
— Своей жене, да не велено! Нет, уж ты сделай милость, скажи.
— Отвяжись, жена! Что знал, сказал. А боле ничего не скажу.
Рассердилась жена:
— Врешь, врешь, старый дурак, скажешь! Скажешь! А коли не хочешь говорить, я к барину побегу и сама скажу, что ты по разбоям ходил да тринадцать душ загубил! Во хмелю, скажу, батюшка, признался.
Тесно стало мужику.
— Слышь, жена, — говорит, — коли я тебе скажу, так смертью помру.
— И-и, миленький, хоть помри, да скажи.
Что станешь с бабой делать?
— Ну, давай белую рубаху, — говорит муж.
Надел белую рубаху, лег в переднем углу под образа, приготовила помирать.
А хозяйка в головах стоит, свечку держит.
— Ну, милок? — спрашивает. — Ну?
Он уж совсем было собрался рассказать своей хозяюшке всю правду истинную, да на ту пору забежали в избу три курочки, а за ними петушок — маслена головушка, шелкова бородушка. И давай этот петушок хохлаточек своих гвоздить. Гвоздит, а сам приговаривает:
— Вот вам! Вот вам! Вот вам! Дураку и с одной женой не управиться, а у меня тридцать, да я всем порядок дам!
Услышал эти слова мужик, вскочил с лавки да за плетку.
— Вот тебе, — говорит, — жена, правда! Вот тебе, — говорит, — истинная.
Присмирела она.
— Прости, — говорит, — муженек! Прости, не гневайся!
И такая с той поры стала добрая да ласковая, все завидуют.
Волшебное зеркало
В одной деревне жил крестьянин со своей хозяйкой. И был у них сын-малолеток.
Никуда они его не посылали. Все берегли.
«Что, мол, без пользы лапти-то трепать! Ушибешься, простынешь… Посиди-ка лучше на печи!»
Вот он и привык. У добрых людей стали ребята в лес по дрова ездить, а этот дома и дома, с кошкой да с собакой играет, учит их на задних лапах ходить и поноску носить.
Один раз старуха и говорит старику:
— Надо нам Ваню приучать. У людей ребята все при деле, и туда, и сюда, а наш как в землю врос. Ваня! Бери топорок, съезди в лесок, хоть лучинок привезешь.
Ваня напихал в мешок сена, запряг лошадь, взял топор, сел и поехал.
Приезжает он в лес, становит лошадку. Отдал ей сено, а сам топор в руку — и пошел лучину искать.
Ходит-ходит, все дерево не приберет. Вдруг видит: сосна стоит, голая, высокая, вершины не разглядишь. Он и давай эту сосну рубить. Ссек старую, она и повалилась. А в верхушке у нее как зашумит! Будто что живое хлопается.
Он подошел, ветки разобрал. Видит — птица!
И говорит птица человечьим голосом:
— Положи топор, не бей меня, а я тебе за это заплачу, садись на меня, — увидишь, что будет.
Ваня топор положил, подошел к птице, сел на неё. А птица как взмахнет крыльями — и поднялась выше лесу. Полетела, полетела и понесла Ваню неизвестно куда.
И увидел Ваня край моря, а на краю моря — большой камень и большая луговина, и такое красивое, вольное место, что лучше, кажись, и не бывает.
Он и говорит сам себе:
— Эх, кабы деньги были, переехал бы я на это место жить.
А тут птица и пошла на низ. Ниже, ниже — и опустилась на землю.
Слез Ваня с птицы. Она крыльями взмахнула, в землю ударилась и стала птица — не птица, а такой же мо́лодец, как и Ванюшка, — только на голове не волоса, а перья растут.
— Ну, Вань, — парень этот говорит, — теперь слушай, что я тебе скажу. Поведу я тебя к себе домой, выйдет навстречу старый старик и станет строго спрашивать, кто ты такой есть и зачем в наши края прибыл. Ты молчи, а я сам скажу, что ты меня от лютой смерти спас. Станет он тебя угощать, станет серебром-золотом дарить. Ты ешь и пей, сколько душа примет, а серебра и золота не бери: скажи, что у тебя и своего много. Проси у него одно только зеркало.
Как он сказал, так все и стало. Вышел к ним старик, гроза грозой. А как услыхал, что за гость пожаловал, — раздобрился. В горницу повел, стал угощать.
И прожил у него Ваня трое суток. А как собрался он уходить, стал его старик награждать серебром да золотом.
А Ваня не берет.
— Нет, — говорит, — дедушка, этого добра у нас и своего много.