Не успели оглянуться, а уж зеркало их перенесло… Ходит Ваня по берегу, не наглядится, не надышится. Вот хорошо-то: домой воротился!
— Зеркало, зеркало! Построй мне дворец всем дворцам на образец!
И встал на берегу дворец. И нигде на свете такого дворца нет, да, может, и не было.
Погулял Ваня по комнатам, полюбовался.
— Зеркало, зеркало, принеси ко мне японского царя дочку!
А она будто здесь и была.
— Ну, — говорит ей Ваня, — больше не бывать тебе в царстве японском. Так ты и знай.
А царевна отвечает:
— Да я и сама туда больше не хочу. Насиделась в башне-то. Я и батюшке так напишу: «Остаюсь при своем Иване».
Получил царь японский письмецо, пишет ответ:
«Коли уж поженились — делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».
А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.
«Коли хотите, — отвечает, — милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».
Обиделся японский царь да и открыл Рассее войну.
Чудо-чудное
Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:
— Старик! Пустил бы ты морду в реку — не попадет ли какая рыбинка.
— Отчего не пустить? Можно.
Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.
— Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.
Взял щуку, очистил и говорит:
— Вот, старуха, голову — на латку, а хвост — на другую, а середку — в рыбник.
Она все сделала, как хозяин велел.
Воротился старик от обедни и говорит:
— Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.
Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул — одна уха, а рыбы нет. Что за притча?
— Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?
— А не знаю, — говорит старуха, — я не выбирала.
— Ну, тащи другую латку с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?
Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.
— Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего сталось.
Она скорей рыбник на стол. Разломала корку — середки нет. Ушла щука.
Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел — какова была.
Обтер он усы-бороду, богу помолился и говорит:
— Пойду-ка я, старуха, на люди — рассказывать, како́ чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рыбника, из-под аржаной корки, — такого дива и на веках не бывало!
Старуха говорит:
— Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!
Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, — глядит, — тоже старик со старухой сидят, обедают.
— Хлеб да соль, люди добрые!
— И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.
Сидят за столом, обедают — тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.
— Вот, — говорит, — чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!
А хозяин ему отвечает:
— Это что! Вот со мной было — почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась — тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.
Одна беда, — женка хоть красивая, да гулливая. Года со мной не прожила — завела полюбовника. Мне-то самому невдомек, да люди сказали.
Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчаса времени постоял, а потом и воротился потихоньку, да и спрятался на дворе.
Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.
Я скорей в избу. Только шагнул, женка мне навстречу.
— А, — говорит, — воротился? Подглядывать за мной вздумал?
Да как хлестнет меня плеткой.
— Был молодец, стань жеребец.
И стал я жеребцом.
Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу… И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?
Только я в подворотню, а она тут как тут. Хлестнула меня плеткой, и стал жеребец кобелем.
Испугался я — мечусь по двору, а она за мной. Я под крыльцо, и она под крыльцо, я на сарай, и она на сарай. До той поры плеткой меня возила, покуда я на улицу не выскочил.
Тут она скорей подворотню заставила, и остался я на вольной воле.
Не успел дух перевести, набежали собаки и давай меня грызть-трепать. Охти-мнеченьки! Кое-как урвался я от собак, махнул в лес и по лесу бегу, бегу — сам не знаю, близко ли, далеко ли…
Есть мне нечего, истощал весь. Вижу падину, а есть не могу: ведь человеком был!