То, что такое объединение внезапно создало бы совершенно другую картину, кажется мне непременным. Немцы и русские вместе в один миг получили бы всю Европу в свои руки. По меньшей мере, еще сегодня существовала бы Германская империя, и не было бы никакой клеветы на наш народ — никто не решился бы на это.
Германия — Европа — доминировали бы сегодня на этой земле. Третий рейх смог бы вступить в наследство Первого рейха, и дни международного капитализма были бы сочтены. У Геббельса была еще какая-то малообоснованная надежда, иначе он незадолго до своей смерти не стал бы почти целый час разговаривать по телефону с русским маршалом Жуковым.
Мы в этом весьма отчетливо видим, что как раз тот же Гитлер, который в ходе войны четыре раза предлагал своим врагам очень корректный и честный мирный договор и ни разу не получил ответа, даже в самый последний час еще обладал силой для того, чтобы полностью изменить курс и решиться на самое крайнее. Наверняка, именно это он имел в виду, когда в своей последней большой речи говорил немецкому народу, что он надеется на то, что народ поймет его, если он будет вынужден решиться на нечто совсем неслыханное.
На войне, естественно, слишком многое зависит от врага и его позиции, чтобы можно было бы действительно всесторонне справедливо обсуждать собственного государственного деятеля. Ефрейтор Гитлер был, несомненно, гениален также и как полководец. Никто из его многочисленных генералов, многие из которых обладали большим талантом и богатым опытом, не отвергал его как полководца, большинство из них им восхищались. В этом отношении он также знал очень многое, что он никогда не мог бы выучить. Как часто я слышал, как генералы говорили: "Откуда у него, собственно, взялись все эти предпосылки для этого? Неужели это только инстинкт?"
Гитлер ненавидел хвастаться. Он вовсе не любил, если, его, так сказать, боготворили. Но политическая пропаганда хотела использовать его образ для агитации. И он не мог оспаривать значение этой агитации для распространения идеи национального социализма. Лао-цзы принадлежит одно высказывание, которое — так я думаю — прекрасно подходит и к Гитлеру: "Мудрец ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди людей. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется".
Действительно, роковую роль в его судьбе сыграли те, кому он помогал, не будучи обязанным помогать им. И в этом отношении его судьба это судьба всего действительно великого. Как писал в 1885 году Фридрих Ницше своей сестре: "Мне кажется, что человек даже при самых благих намерениях может причинить огромный вред, если он достаточно бесстыж, чтобы пытаться принести пользу людям, дух и воля которых для него — потемки".
Тем не менее, Гитлер, без сомнения, сделал немецкому народу и империи исключительно много добра. Каждый серьезный, справедливый критик должен видеть и признать это. Отрицать это было бы бессмысленно и очень вредно для всех.
Часть 5. "Торговля индульгенциями" и самообман
Его идея связи национализма и социализма был определенно новой и очень хорошей. Вследствие этого ему удавалось выровнять самые большие противоречия в народе и так добиться такого внутреннего мира, которого не было ни в одном народе на этой Земле ни раньше, ни позже. Это, пожалуй, неповторимое состояние продолжалось где-то с 1933 года вплоть до Олимпиады 1936 года. С тех пор начали прокрадываться изменения, которые стали заметны всем лишь гораздо позже, к концу войны.
Первый толчком к этому было лишение власти СА, которое началось 30 июня 1934 года. Это стало решающим ударом против национал-социалистической революции. Я смог это впервые почувствовать вечером 30 июня 1934 года. Я со своей женой Александрой находился в гостях у супружеской четы Геббельсов, когда Гитлер, только что приехав в Берлин, подробно и точно рассказал нам, как прошел для него этот фатальный день. Он знал, что я был труппфюрером штурмовиков и одним из трех адъютантов обергруппенфюрера СА группы СА в Берлине и Бранденбурге, разумеется, только для видимости — я был освобожден от службы в СА как адъютант министра.
Во время этой беседы вечером того потрясающего дня Гитлер совсем неожиданно спросил меня: "Где вы, собственно, были сегодня? Обергруппенфюрер Эрнст, ваш начальник, был все же схвачен во время побега — и уже расстрелян!" Я ответил, что я был на службе в министерстве как всегда. "Однако, тогда вам повезло. Если бы вас схватили вместе с Эрнстом, я едва ли мог бы спасти вас". Этот ответ поразил меня как струя ледяной воды. Моя жена тоже была возмущена, она так никогда и не простила ему этот ответ.
Несомненно, было правильно, что он со всей строгостью выступил против Эрнста Рёма и коррупционеров среди наивысших руководителей СА, особенно, что он действовал в обстановке очень серьезной опасности для него самого. Но он ни в коем случае не должен был допустить, что его штурмовики — становой хребет революции, — которых он сам приучил к беспрецедентной самодисциплине, теперь были политически ликвидированы. Он тем самым открыл доступ к революции совсем другим силам — и это стало началом конца.
Среди застреленных — напрасно застреленных — было двое моих лучших друзей: группенфюрер Шнайдхубер и барон фон Вехмар, бригаденфюрер.
Естественно, мы спрашивали себя — больше чем кто-либо другой — в течение долгих лет, почему Гитлер действовал именно таким образом. Три фактора вынуждали его к этому: партия (позже под влиянием Бормана), рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который собирался строить собственную власть, и прежний шеф штаба СА Герман Геринг, который теперь считал, что сможет строить национал-социалистическую военную авиацию как свою личную силу.
Когда 30 июня 1934 года около пяти часов вечера Адольф Гитлер прилетел из Мюнхена в берлинский аэропорт Темпельхоф, впервые в качестве почетного караула его встречала рота люфтваффе. Это должно было поразить и обрадовать Гитлера. Тем не менее, лицо Гитлера помрачнело, он практически не обратил на люфтваффе внимания, и Геббельс был в ярости.
Когда я в первой половине того же самого дня сидел в своем бюро на Вильгельмплатц и ждал своего министра, у меня внезапно появился Геринг. Он поздоровался и сразу подошел к большому окну, побарабанил пальцами по стеклу и сказал, не глядя на меня: "Знаете ли вы, собственно, что происходит?" Я ответил, что почти ничего не знаю. Тогда он сказал, абсолютно непонятно для меня: "Сегодня расстреляют начальника штаба Рёма".
Рём, который был, кроме того, имперским министром, расстрелял себя сам, и это с полным основанием, так как он именно как шеф штаба СА был совершенно недопустим, кроме того, опустился как человек и поэтому был предателем. Вермахт, как мне кажется, сыграл тут двойную роль.
Потеря СА автоматически влекла за собой уменьшение роли "Старой гвардии" НСДАП, так как большинство членов "Старой гвардии" уже много лет также являлись и штурмовиками. Таким образом, 30 июня 1934 года медленно, но верно вело к ликвидации революции. Она происходила отныне только лишь, так сказать, "в зале".
И вместе с тем путь оказался свободен для всех тех, которые хотели теперь как можно скорее присоединиться к партии, чтобы заработать каким-нибудь способом на внешнем успехе этого государства и народа. Этих людей настоящие национал-социалисты пренебрежительно называли "наци", "нацистами". С ними и благодаря им партия становилась все более бюрократической. "Старые борцы" больше не чувствовали себя в ней хорошо и прятались в СА или в "Старой гвардии".
Мы видели в этом еще большую трагедию, потому что как раз теперь наступали годы, когда могло бы начаться настоящее созидание, так как Гитлер создал порядок, народ был счастлив и един как никогда, промышленность мощно развивалась, экспорт сильно вырос и в центре всего развития стоял немецкий рабочий лба и кулака (т. е. рабочий умственного и физического труда, творец как на руководящей, так и на исполняющей должности — прим. перев.) — выглядел достойным, уважаемым и веселым.
К чему, пожалуй, стремятся люди, которые могут жить свободно и в счастье и гордиться собой и прогрессом народа? Семья, дом, дети! Это было везде и всюду так. Взгляд в статистику тридцатых годов доказывает больше чем все результаты выборов, что немецкий народ тогда был очень доволен и рассчитывал на длительный мир. Если кто-то станет утверждать, что до 1944 года в Германии существовало значительное сопротивление в народе против Адольфа Гитлера и его правительства, тогда у него либо нет никаких основных знаний о тех временах, либо он очень подлый лжец!