- Стой! Ни с места! Буду стрелять! - Хриплый оклик заставил Икара вздрогнуть и замереть.
"Засада! - мелькнуло в сознании юноши. - Всё пропало!"
Ошеломленный неожиданным угрожающим окриком, Икар забыл, зачем он шел сюда. Он стоял, напряженно вглядываясь в глубь сарая, стараясь понять, кто угрожает ему оружием.
- Тебе что надо? Зачем сюда пришел? - снова зазвучал голос. - Если ты не один, учти, у меня есть граната!
- Я один, - сказал Икар.
Человек закашлялся. Потом сплюнул и сказал:
- Повернись к свету!
Его слова прозвучали как приказ, которого нельзя было ослушаться.
Икар повернулся. Теперь он впервые подумал о том, что хорошо бы резко прыгнуть в сторону и убежать. Трава высокая. Рядом дом. А за ним - фургон. Заржали кони. Они как бы звали Икара. Он уже напрягся для прыжка, как вдруг из глубины сарая послышался смех. Икар резко повернулся.
- Андрюшка! Брат! А я тебя принял черт знает за кого!
- Виктор! - удивленно пробормотал Икар, делая ударение на последний слог. - Ты?
В следующее мгновение братья обнимались в полутемном сарае.
- Это хорошо, что ты нашел меня! Я тут совсем загибаюсь!
Икар не видел лица брата. Но теперь он узнавал его голос, различимый сквозь простудную хрипоту. И еще здорово кололась щетина, которой зарос брат.
- Ты колешься! - сказал Икар.
- Пять дней не брился! Меня тут одна сердобольная старушка кормит. Но не бреет, - засмеялся Виктор.
На него, раненного, усталого, затравленного, вдруг нашло веселье, как будто с появлением брата жизнь вошла в обычное русло.
- Я получил твою записку, - рассказывал Андрей, стараясь разглядеть лицо брата. - Полковник Лекарев отругал меня и велел доставить касторку для аэропланов. В общем, послал меня к черту. Я решил действовать сам... У меня здесь лошади.
- Курить у тебя найдется?
Вместо ответа Икар быстро достал из кармана пачку папирос "Дюшес". И брат закурил жадно, торопливо. Словно он не курил, а утолял жажду.
- Это хорошо ты придумал, что приехал сам, - сказал Виктор. - С тобой мы не пропадем. Откуда лошади?
Икар тихо засмеялся и сказал:
- Я рабочий сцены и одновременно конюх и кучер Героического рабочего театра.
- Мы артисты - наше место в буфете! - воскликнул Виктор и снова засмеялся. - Но потом вдруг смех оборвался новым приступом кашля. - Я тут здорово простыл, - сказал, откашлявшись, Виктор. - Подхватил этакую деревенскую инфлуэнцию... Ты не заметил в поле аэроплана?
- Нет, - ответил Икар, - я же ехал в темноте.
- Он должен быть здесь, - сказал Виктор. - Если бы они подняли его в воздух, я бы услышал. Я внимательно слушал... Может быть, они запрягли в аэроплан лошадей? Голь на выдумки хитра. Ха-ха...
- Как твоя рана? - спросил Икар.
- Терпимо. Пулевое ранение в икру навылет. Кость, кажется, не задело... Ты сейчас же езжай в разведку. Машина моя в порядке, заправлена. Мы сможем поднять ее в воздух и - адью... Героический рабочий театр!
Уже развиднелось. В сарае тоже стало светлей. И Икар наконец увидел лицо своего старшего брата. Заросшее щетиной, с ввалившимися глазами, оно казалось чужим, незнакомым, и только шрам над бровью как бы подтверждал, что это он, брат Виктор.
- Я, пожалуй, поеду с тобой, - вдруг сказал Виктор. - У меня тут есть костыль... А полковник Лекарев - порядочная дрянь. Вернемся в Питер угостим его касторкой.
Братья посмеялись над полковником. Потом Икар подставил плечо, и Виктор, опираясь на плечо брата и на костыль, заковылял по огороду к фургону.
- Ты лошадей поил, конюх? - спросил по дороге Виктор.
- Не до водопоя, - ответил Икар.
- Надо напоить. Они уже остыли. И наноси в фургон побольше сена.
- Для лошадей?
- И для меня, - сказал Виктор. - А то по этим дорогам... с раненой ногой...
И снова фургон с красными звездами, переваливаясь с боку на бок, покатил по размытой дождем прифронтовой дороге.
7
Гаубичная батарея стояла на пригорке, неподалеку от осинника, который успел пожелтеть и б лучах утреннего солнца трепетал легкой золотистой листвой. Четыре орудия с короткими, запрокинутыми вверх стволами стояли в ряд. Окрашенные в цвет жухлой травы орудия казались мирными, не имеющими отношения к войне, а скорее принадлежащими к природе. Неподалеку от них, сзади, стояли зарядные ящики с боевыми выстрелами.
Пленных привели к командиру.
- Кто такие? - строго спросил командир, разглядывая красноармейца и мальчика.
Красноармеец ничего особенного собой не представлял. Мальчик же, одетый в белую рубаху и синие шаровары, в красном фригийском колпаке, с трехцветным французским знаменем, выглядел странно, подозрительно.
- Я - красноармеец Яшечкин, - ответил боец, вынимая из кармана документ. - А малой - из революционного театра.
- Из какого еще театра? Здесь война и никаких театров нет! категорически сказал командир.
- Есть театр, - твердо сказал Котя. - Мы выступали на станции...
- Станция занята белыми, - спокойно сказал командир. - Выходит, вы из театра, да не из нашего.
- Из нашего! - заволновался Котя. - Честное благородное, из нашего! Хотите, я вам покажу?
- Нечего показывать! - отрезал командир. - В штабе полка будете давать показания. Артисты!
В это время рядом с командиром оказался человек в кожаной куртке и в шлеме. Пожевывая травинку, он слушал разговор командира с пленными. И решил вмешаться в их разговор.
- Пусть покажут, - сказал он. - Мы и увидим, для кого играет театр: для красных или для белых.
- Я покажу! - сказал Котя.
Командир сдвинул фуражку на глаза.
- Ладно, военлет! - сказал он человеку в кожаной куртке. - Пусть покажут.
Котя подхватил свое знамя и отошел в сторонку.
- А ты что стоишь? - обратился командир к Яшечкину. - Давай тоже.
- Не артист я, а артиллерист, - хмуро сказал Яшечкин, продолжая стоять на месте.
- Артиллеристы находятся при орудиях, а не путешествуют по горам и долам, - недружелюбно сказал командир и отвернулся от растерянного Яшечкина.
А Котя уже развернул трехцветное знамя. И громко, словно находился не на опушке леса, а в большом зале, начал:
- Мы вам покажем спектакль из французской жизни. Восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют королевскую тюрьму Бастилию. Мой папа, держа в руке старинное кремневое ружье, говорит:
Мы ждем подкрепленья.
Победа за нами!
Пусть мальчик поднимет
Трехцветное знамя!
Но моя мама не согласна. Она стоит на сцене с двумя пистолетами.
Как можно ребенка
Поставить под пули?
Не дремлют стрелки
Короля в карауле.
Котя читал стихи. Показывал, рассказывал. Он один играл за целый театр. Привлеченные неожиданным представлением, артиллеристы столпились вокруг мальчика. А его голос, похожий на мамин, звучал громко, чуть напевно:
Пусть знамя народа
На площади реет.
В ребенка стрелять
И король не посмеет!
Он играл, маленький артист Героического рабочего театра, а в это время в осиннике появился конный разъезд белых. Ротмистр, худой, горбоносый офицер, поднес к глазам бинокль, и то, что он увидел, поразило его.
Орудия стояли на огневой позиции без прислуги. Весь же личный состав красной батареи окружил мальчика, который почему-то размахивал французским флагом. Некоторое время ротмистр рассматривал это странное зрелище, соображая, что бы это могло значить. Потом оторвал от глаз бинокль и, повернувшись к солдатам, тихо сказал: