— Почему? — удивился Джованни. — Ведь колокол, да еще узорный, труднее отлить. В Москве я слушал звоны. Я был поражен. Меня не обманешь. На звук качество отливки отменное!
— Это так, но... Тут у нас Петрушка Медников отлил было свою пушку. Зелье мы не ведаем, как делать. Однако нам один знакомый булгарский купец бочку его тайно продал: вес за вес серебром взял, сквалыга. Снарядили мы пушку ту как положено и бабахнули...
— Ну и что? — живо поинтересовался иноземный мастер. Ему показалось, что государь русский так и не договорит из-за какого-то непонятного итальянцу смущения.
— Что-то да что?! Рвануло — и ни пушки, ни Петрушки. В клочья все разнесло. И еще троих зело любопытных на одном кладбище похоронили.
— Значит, пороху много положили.
— Кто его знает? Может, и пороху. А может быть, сплав не тот. Но мы еще одну пушку отлили по Петрушкиному чертежу. Пороху вполовину меньше набили. И эту разорвало.
— Чертеж сохранился?
— Где он, князь Ондрей?
Хозяин дома подошел к поставцу, выдвинул ящик, достал из него свиток пергамента и положил на стол перед итальянским мастером.
Джованни только взгляд кинул и сразу указал на ошибку.
— Вот здесь, — итальянец достал из пенала на поясе чернильницу и перо, — где заряд кладется, толщина литья должна быть в два раза больше. — Джованни Мариотти точными линиями поправил чертеж. — И здесь, где вылетает ядро или другой снаряд, у конца ствола надо отливать валик. Иначе в этом месте металл может не выдержать.
— А ведь верно! — воскликнул Дмитрий Иванович и стукнул ладонью по столешнице. — Вторую пушку как раз тут и разорвало. Ну, Ваня, по всему видать, мастер ты отменный! А как зелье делать, ведаешь?
— Нужны селитра, сера и хорошо прожженный буковый или березовый уголь.
— Ну, этого добра у нас хватает... Теперь о деле. Как я обещал Ондрею Фрязину, стороннику нашему, в год даю тебе сто рублев серебра. Еда с княжецкого стола, бесплатно. Одежда болярская. Два коня выездных. Все сие в договорной грамоте запишем.
Иноземный мастер был поражен такой щедростью. Он прикинул быстрым умом, что за пять лет по договору заработает такой капитал, которого ему хватит, чтобы открыть приличный торговый дом в Генуе или даже в самой Венеции. И итальянец от полноты сердца протянул руку властителю Московской Руси. Дмитрий Иванович крепко пожал ее. И хотя пожатие было дружеским и сердечным, Джованни Мариотти не забыл предостережения Андрея Фрязина: на великокняжеской службе за плохую работу и леность часто приходится расплачиваться головой. Но итальянец был честным, умелым и добросовестным мастером и за голову свою не опасался.
Между тем Великий Князь сказал Андрею Дмитриевичу:
— Вот тебе и дело, брат. Дело великое и тайное. Тайное! — подчеркнул он. — Сведи Ваню на колокольный двор, отдели ему место, отгороди тыном от любопытных глаз, выдели десяток добрых мастеров, и пускай они пушки льют. И избу поставь для фряжского умельца от огня подалее, чтоб он мог зелье смешивать. Где нето, подальше от досужего ока, пускай испытывают пушки. Потом мы их на стены московские поставим для устрашения врагов Руси Светлой. Деньги для этого будут даны тебе из казны великокняжеской.
— Добро, осударь! — Глаза Андрея' Дмитриевича заблестели азартно, морщины расправились на высоком лбу, губы невольно расплылись в улыбке, ибо до страсти любил он все новое необычное. А поэтому и поручил ему Великий Князь Московский и Владимирский столь важное и тайное дело.
— Все, что мной велено, умельцу сему заморскому дать немедля. Потом рассчитаемся. А теперь позови своего дьяка, указ писать будем!
Вскоре пришел человек со всеми письменными принадлежностями, сел за стол, приготовил перо. Дмитрий Иванович предупредил его о строжайшем хранении тайны и ровным голосом, без повторов, четко продиктовал текст. Дьяк тут же перебелил запись. Великий Князь размашисто подписал документ и вручил его итальянскому мастеру со словами:
— Береги пуще ока своего, ибо, потеряв грамоту сию, можешь головы лишиться.
Джованни с поклоном принял пергаментный свиток, не сказав ни слова в ответ.
Великий Князь строго посмотрел на купца заморского, сказал:
— А ты со мной в стольный град Москву поедешь. Там награжу тебя по чести.
— Я весь в воле твоей, — ответил с поклоном же Андрей Фрязин по-татарски, потом поправился на русском языке: — Я слуга твой, кесарь Руси, слово твое — закон для меня!
— А теперь, хозяин, угощай гостей! — Дмитрий Иванович весело глянул на князя Андрея. — Что-то я проголодался нынче. Да и всем нам ужинать пора.
Глава девятая
По пути в столицу
На деревьях почки лопнули. Терпко запахло весной. Птицы слетались на летовище, к лесам и озерам. Солнце светило ярко, но ветры согреть еще не могло, и они были промозглы — эти оставшиеся часовые зимы. Но все же пробуждалась природа. А в сердце людском нежность росла ко всему сущему...
На равнинах, промеж перелесков, земля парила под сохой пахаря. По берегам небольших речушек уселись слободы в три — пять изб с хозяйственными постройками. Исчезли клубы зимнего дыма из-под соломенных крыш: теперь хозяйки варили незамысловатый обед во дворах, прямо под открытым небом.
В отличие от южных областей Руси, здесь было покойно. И это ощущалось во всем. Пахарь гоняет рало по кругу и головы не поднимет, завидев вооруженный отряд: кто ж тут, кроме своих, ездить-то будет? Здесь и собаки задорнее лают, без боязни. Тут селения не прячутся в глухих поймах рек или в дремотности непроходимых боров. И крепостей сторожевых не видно. Ибо не припомнят здешние жители уже более сотни лет свиста татарской стрелы, не видят жестоких раскосых глаз, не взирают с ужасом на сверкание кривой смертоносной сабли. Отголоском прилетают в эти края унылые невольничьи песни да горькие весточки об убиенных супостатами родственниках с дальних пределов Руси. Тут земля Московская! Тут, за широкой спиной Великого Князя Дмитрия Ивановича, вольготно живется. Дружина его сильна, и царя ордынского хозяин Московско-Владимирской Руси, сказывают, не больно-таки страшится. Правда, черный сбор[124] часто платить приходится и самим копье, меч и щит в руки брать, чтоб помочь воям отбить находников от границ Отечества. Так к этому давно привыкли и жизни иной не ведали. Память народная хранит и более страшные времена, когда баскаки[125] ордынские чуть ли не по всем селищам сидели и обирали до нитки и сирого и ражего[126], а то и самого с арканом на шее волокли в неволю жестокую. Но ныне не та Русь! Попробуй сунься без спросу...
Важным всадникам в бранной одежде кланяются смерды. Не из страха, а по воле, ибо во все времена народ русский высоко чтил воинов-богатырей — защитников своих!
Дмитрий Иванович вместе со всеми радовался весне, и на какое-то время покинула его тревога за рубежи отчизны своей. А граница со степью именно сейчас чаще всего была подвержена ордынским набегам.
— Дух-то какой от землицы! — говорил он Семену Мелику. — Ты глянь, голова бедовая, гуси летят. А утицы, что твои камни из пращи, так в речку и бухаются. Рыба в озерах разыгралась, нерестится — весна-а на дворе! То-то чудо великое. А небо-о!..
— Тесно тут, — отозвался потомок хазарской крови. — Леса, буреломы да овраги. Реки холодны и глубоки. То ли дело — степь! Без конца и краю! О-о, княже, знал бы ты, как там хорошо и привольно весной!
125
Баскаки — золотоордынские сборщики дани с подневольных народов. С начала XIV века на Руси баскаков уже не было. Дань для выхода в Орду собирали с народа удельные князья и передавали ее великому князю Владимирскому, который сам расплачивался с султаном.