Однажды, гурьбой пробираясь сквозь орешник, мы увидели высоко в небе птичью стаю. Птицы летели медленно, длинной изломанной вереницей. И вдруг разорвалась вереница, образовались две стаи — одна большая, другая совсем крохотная. Основная стая резко набирала высоту, и голубой разрыв неба между птицами становился все шире. Тогда птицы, которые отстали, начали снижаться. Их было немного, пять-шесть, они пролетели чуть не над нашими головами и опустились где-то поблизости. Все бросились искать их, а мне вдруг стало страшно и одиноко в гулком лесу. Птиц, конечно, не нашли и вернулись домой.
Я уже одной ногой ступила во двор и замерла. Наш солдат стоял, прислонясь спиной к сараю, и смотрел в соседский сад. И улыбался. Эта улыбка, невиданная мной, заставила тихо подойти к забору и между кольев глянуть к соседям.
Прямо в саду под яблоней стоял патефон. Крутилась пластинка. Соседская молодуха, одна из тех, что мыла голову у моей бабки Елизаветы, обрывала яблоки с нижних веток и ела. Вот и все, что там происходило. Я оглянулась на нашего солдата. Он все улыбался. Я поняла: он видит совсем другое, разное со мной. Мне стало тоскливо, как в лесу.
Этой же осенью они сыграли свадьбу. Из окна я видела их. Мне же еще долго будет представляться девушка по имени Настя, по фамилии Карпова, ждущая своего солдата. То она ходит по горнице и, как баушка Марья, не выпускает из виду оконце, приподнимает занавеску, всматривается, щуря глаза, то, как бабка Лиза, застывает среди хлопот, вслушивается, стараясь сквозь шум дождя в дальнем лесу различить еще более дальние шаги. И впервые я поняла, что не каждый ждущий дождется.
По первому снегу дед увез меня в свою деревню. С тех пор я редко и неохотно приезжала к баушке Марье, чтобы не встречать ее соседей.
К тому же события зимы оказались настолько значительными, что вытеснили горькую память об отступничестве солдата.
Неподалеку от нас, чуть в сторону от дороги на Кострому, стоял Троицкий монастырь. У старого заколоченного монастыря были грязные канавы и чистые, с серебряной водой, родники. У этих мест пелись песни, мне непонятные, умывались, набирали святой воды. И дивные появлялись люди. Мне запомнилась высокая женщина с лицом, источенным оспой. Она пришла в мороз, ее длинные седые волосы, не покрытые шалью, трогал ветер. Милостыню седая не просила и не пела, молча, с достоинством заходила она в дома. Эту зиму я жила у мамы и, ожидая ее возвращения с завода, часто торчала у окна. Так я приметила седую. Сунув ноги в валенки, выскочила я на улицу разузнать что зачем. Оказалось, седая женщина обходит тех, у кого кто-либо не вернулся с войны. Домов таких у нас было множество, укажи наугад, не ошибешься. Седая подолгу беседовала с хозяевами, угадывала на фотографиях погибших и пропавших, предсказывала, кто когда вернется. Я кинулась домой ждать, когда придет к нам седая. Мама уже вернулась с работы, выслушав меня, сказала коротко и устало:
— Нам некого ждать. У нас все дома.
Не сразу обрушился на меня смысл материных слов. Помню, я не плакала, не кричала, тихо разделась и села в свой угол. Разговоров об отце у нас не было с того полузабытого вечера, когда мама белая, неестественно медленная в движениях, вошла в горницу баушки Марьи и увидела незнакомого солдата. Но с той поры прошло много-много времени. Все это время мы ждали отца. Я скорее сердцем чуяла, чем замечала: мама молчаливо и постоянно ждет. Оказалось, что ждала я одна.
«Нам некого ждать. У нас все дома».
Но ждут бабка Елизавета и баушка Марья, как можем не ждать мы? Мне вспомнилась невеста по имени Настя, по фамилии Карпова. Она ведь тоже ждет. А солдат живет у соседей, где сад, яблоня и патефон с пластинкой. Да, но то чужой солдат. Мой папа, зная, что мы ждем, не может задержаться ни в каком саду. Только те, кто погиб, не возвращаются.
«Нам некого ждать. У нас все дома».
Значит, папа погиб. Значит, мама узнала об этом и ничего не сказала мне. Я поднимаю голову, смотрю на нее:
— Папа погиб?
Она поднимает голову, смотрит на меня:
— Отец пропал без вести.
Меня радует ее ответ. Я уже большая и знаю: пропавшие без вести иногда возвращаются… Так было в Иголкине, Тетеринском, в Антонове.
— Нам есть кого ждать! У нас не все дома! — кричу я.