И не знает, сколько времени прошло. Снилось ему, будто они с Анюсей большие, белые, дивные птицы, летают и кружатся в синем небе. А внизу, на земле, на большой горе стоит огромное дерево — яблоня, — она вся в розовом цвету. Опустились птицы на могучую ее ветку. Голова кружится от дурманящего яблоневого цвета. Тяжелеют крылья, и хочется опуститься к ручью, воды прохладной напиться. Наклонился к роднику и, испив из него, растворился в водах, и потек он этим ручьем, взвихриваясь, вниз к реке, и еще показалось, что крылья его стали теперь прозрачными, легкими…
…Старуха шла по большой дороге, меж маленьких сосен, по пышно взбитой земляной пыли, послыхала, что идет-приближается веселая толпа. Она свернула с большака и села отдохнуть на мхах за соснами. Она слышала, как заиграло много гармоний, заплясали, задробили девичьи проворные ноженьки, кто-то смеялся, пели частушки, веселые и грустные. Но вот заплакали матери и малые дети. Вся кутерьма шла от деревни, мимо, по дороге, и ушла в сторону города. Старуха вышла из-за кустов — дорогу будто всклубила толпа, — взошла на пригорок, с него видать все окрест. Никакой гулянки нету! Кто же тут пел и плясал?! Бабка перекрестилась: свят-свят. Это предзнаменование! Точь-в-точь такое примерещилось ей в канун войны, были они тогда со свояченицей в поле. Та была постарше и сказывала: «Плохо это, Марфа, будет много народу уходить из деревни, слышь, как матери плачут, деток провожая в дальнюю, видать, дороженьку — опустеет деревня. Старые люди еще говорили: плохо, когда черти пляшут!» Вот такие страсти были накануне большой беды, как мужиков провожать из деревни: за год, почитай, все ушли, деревня словно вымерла, пусто стало, песен не слыхать.
С горы, от деревни, спускалась, тихо поскрипывая спицами колес, повозка. В ней сидели трое: возница и молодых пара, видать, только-только от свадьбы. Приданое было перехвачено поверх узлов веревкой, как сено, когда его везут с покоса, чтоб не растряслось и не свалилось в пути. Выехали засветло, по всему — направились молодожены на житье в город.
Подошла старая к источнику под большим деревом, что вытекал, искрясь чистотой, бежал вниз к реке, всплескиваясь крыльями брызг. Напилась из него, умылась. Свята эта вода, подумала, и сколь ни пей ее, не напьешься. И конца ей тоже нет. Ходила она сюда еще молодой. Журчит ручей, как голубь поет. Хочешь силы свои освежить — наклонись, приложись…
ТРУДОДНИ ДЛЯ РАЯ
Совсем недавно был у Федора Тихоныча друг и наставник. Жил он в доме напротив. На каком году он помер, Федор не справлялся, а только при жизни часто говаривал про гражданскую войну, в каких переделках побывал, и о разных хитростях на фронте. Последние годы наставник был одиноким — дочь его как-то приезжала погостить и забрала мать, внучат нянчить, на время, да так и продержала ее у себя до самой смерти отца. Сейчас только старушка вернулась под родную крышу. Ходит к мужу на кладбище.
Без друга тоскливо; раз несколько Федор порывался пойти на могилку, наведаться, но все как-то срывалась его задумка. А хотелось ему посидеть там, поблизости, поговорить, вроде как бы и посоветоваться; да и родни у Федора Тихоныча не было никакой, военные лихолетья позабрали всех близких. А подружились они еще в Отечественную, когда мальчонкой помогал больной матери на колхозном поле. Колхозу было трудно и голодно тогда, а уж им с матерью и подавно. Вместо отца как бы и был ему этот человек, может, для кого он был и нехорош, а Федор всегда уважал, часто подстригал его и брил. И все деревенские называли их закадычными друзьями.
Отслужился уже Федор и в армии, на Дальнем Востоке, в моряках; вернувшись домой, работать подался на станцию — обслуживать проезжих людей, а также все пристанционное население. Устроился парикмахером.
В маленьком зале, где он работал, было всегда весело. Хотя Федор Тихоныч теперь уже был не красный молодец, но дух поддерживал прежний — молодился и носил под рубашкой — с тех пор еще — тельняшку; приходя на работу, часто заводил проигрыватель. И звучали фокстроты, танго и вальсы. Над рабочим столом у него были понаклеены фотографии артистов, журнальные вырезки. Но одна казалась ему самой интересной, выстриг он ее из журнала мод. На ней был снят парень, похожий на Федора Тихоныча, и одет он был весь, как жених под венец.
У Федора Тихоныча тоже была невеста — одногодка его — Катя Ма́лина. Женихались они давно, и деревня вся устала уж говорить об их свадьбе.