На съезде ничего не говорилось о кризисе хлебозаготовок и угрожавшей городам голодной блокаде. Выдвинутое оппозицией предложение о принудительном займе хлеба у 10 процентов наиболее богатых крестьянских хозяйств было объявлено Молотовым при поддержке Сталина линией на разрушение Советского государства. «…Это предложение о «займе» — прямой срыв всей политики партии, всей политики нэпа, — говорил Молотов. — Поэтому тот, кто теперь предлагает нам эту политику принудительного займа, … каким бы добрым желанием ни было это предложение проникнуто, — тот враг рабочих и крестьян, враг союза рабочих и крестьян. (Сталин: «Правильно!»)[774]
В последующие годы в сталинистской историко-партийной литературе XV съезд был назван «съездом коллективизации». Однако это определение столь же неверно характеризует содержание этого съезда, как определение «съезд индустриализации» — содержание XIV съезда. Поскольку XV съезд был всецело вовлечен в «добивание» оппозиции, обсуждение назревших изменений в социально-экономической политике заняло на нём второстепенное место. Доклады Рыкова и Молотова обсуждались достаточно бегло, в прениях по ним выступали в основном местные партийные работники. Идея коллективизации в этих докладах и в решениях съезда была сформулирована в самом общем виде.
Значительно большую «твёрдость», чем в выработке принципиальной политической линии, XV съезд проявил в «добивании» оппозиции. Разумеется, «Контртезисы» оппозиции к съезду ни в какой форме на нём не обсуждались. Несколько оппозиционеров, включенных специальным постановлением ЦК в число делегатов с совещательным голосом, были допущены на трибуну съезда, но их выступления непрерывно прерывались издевательскими репликами, призванными сбить оратора с мысли и помешать восприятию его аргументации. По этой части происходило как бы соревнование между президиумом и залом.
О растерянности, с которой уже искушённые предшествующей травлей оппозиционеры встречали такое отношение съезда, свидетельствует заключительная часть речи бывшего командующего Московским военным округом, члена партии с 1903 года Муралова: «Таким образом, все вопросы, которые мы поднимали, обращались против нас в величайшие демагогические приёмы и клевету. Дело доходило до того, что в конце концов дошло до сугубых, величайших, неслыханных в партии репрессий по отношению к преданным старым членам партии, революционерам… (Голоса: «Расскажи, как ты совещание организовывал?» «Как организовывала свои безобразия оппозиция?») … доказавшим свою преданность революции не клеветой, а делами, и обвинили их в том, что они являются агентами Чемберлена. (Сильный шум. Голоса: «Вы, меньшевики, изменники рабочего класса!») Потом пытались связать с врангелевскими офицерами. (Голоса: «Сами себя связали!».
Товарищи, если любому из вас скажут, что вы убили свою жену, съели своего деда, оторвали голову своей бабке (Голос: «Довольно издеваться над съездом и занимать съезд такими нелепыми разговорами!»), как вы будете чувствовать себя, как вы докажете, что этого не было? (Сильный шум. Крики: «Долой! Председатель, голосуйте вопрос!»)»[775]
На XV съезде впервые в борьбе с оппозицией были использованы признательные «показания» арестованных оппозиционеров, добытые в ГПУ. Так, делегат Леонов заявлял, что «один из оппозиционеров, арестованных ГПУ, сознался в том, что он вёл беседы о подготовке террористических актов.
Может быть, оппозиция скажет: «Что же вы берете отдельного человека, который находится случайно не только в нашей партии, но и в оппозиции?» Нет, товарищи, этот номер не пройдёт!..
Вы видите, таким образом, что та травля, которую оппозиция, идейно обезоружённая, политически изолированная, та травля, которую она подняла по всей стране против руководителей нашей партии, эта травля даёт свои плоды. Эта травля поднимает те антисоветские элементы, которые сами по себе и с помощью монархических или других террористических групп могут быть использованы. Идейное оружие в руки этих неотеррористов вкладывается оппозицией. (Голоса: «Правильно!»)»[776]. Таким образом, уже на XV съезде были пущены в ход обвинения в террористических намерениях, которые в дальнейшем станут «основанием» для кровавой расправы с тысячами и тысячами советских и зарубежных коммунистов.
«Минимальным» требованием, которое было предъявлено съездом к членам оппозиции, стало требование отречения от своих взглядов как несовместимых с пребыванием в партии. Как и в месяцы, предшествовавшие съезду, так и в первые дни съезда лидеры оппозиции отвечали на это упорным отказом. 3 декабря в президиум съезда было передано заявление 121 члена оппозиции, где говорилось о прекращении фракционной работы и категорическом отвержении пути к образованию второй партии. Вместе с тем, в заявлении указывалось: «Мы не можем отказаться от взглядов, в правильности которых мы уверены и которые изложены нами перед партией в платформе и в наших тезисах… Для нашей партии мы будем работать и впредь, защищая свои взгляды в строгих рамках устава и решений партии, что является правом каждого большевика, зафиксированным в ряде основных решений съездов при Ленине и после него»[777]. К этому заявлению присоединились несколько десятков оппозиционеров, уже исключённых из партии (включая Троцкого и Зиновьева), которые обратились к съезду с просьбой о восстановлении их в партии.
После принятия резолюции по отчёту ЦК, подтверждавшей «минимальные» требования к оппозиции, съезд заслушал комиссию Орджоникидзе, созданную «для тщательного изучения всех документов о деятельности троцкистской оппозиции»[778]. В эту комиссию поступили два заявления от лидеров оппозиции. В первом из них, подписанном Мураловым, Раковским и Радеком, повторялись основные положения заявления от 3 декабря и вновь подтверждалось убеждение в том, что «наши взгляды, изложенные в платформе и тезисах, каждый из нас в рамках устава может защищать перед партией»[779]. Во втором заявлении, подписанном Каменевым, Бакаевым, Авдеевым и Евдокимовым, говорилось, что решение съезда о запрещении пропаганды взглядов оппозиции «принимается всеми нами к исполнению»[780]. Таким образом, зиновьевская группа заявила о своей полной капитуляции уже на самом съезде.
С удовлетворением констатировав, что оппозиционный блок «даёт трещину», Орджоникидзе от имени комиссии назвал оба этих заявления абсолютно неудовлетворительными, поскольку в них не содержится «идейного и организационного разоружения» оппозиции. После выступлений Орджоникидзе Смилга зачитал ещё одно заявление (от имени своего, Муралова, Раковского и Радека), в котором, в частности, говорилось: «Мы отклоняем наименование оппозиции «троцкистской», как основанное на попытках искусственно и произвольно связать величайшие вопросы нашей эпохи с давно ликвидированными дореволюционными разногласиями, к которым большинство из нас было причастно. Мы стоим полностью и целиком на почве исторических основ большевизма.
Нас исключают за наши взгляды. Они изложены в нашей платформе и тезисах. Мы считаем эти взгляды большевистскими, ленинскими. Отказаться от них мы не можем, ибо ход событий подтверждает их правильность… Партийный режим, приведший к нашему исключению, ведёт неминуемо к новым расщеплениям партии и к новым отсечениям»[781].
На основе выводов комиссии Орджоникидзе съезд принял резолюцию «Об оппозиции», в которой подтверждалось исключение Троцкого и Зиновьева из партии, а других оппозиционных членов ЦК и ЦКК — из состава этих органов. В этой резолюции было также объявлено об исключении из партии 75 наиболее активных деятелей «троцкистской оппозиции и 23 членов близкой к ней по своим идейным позициям группы Сапронова, названной «явно контрреволюционной» (члены этой группы, оценивавшие положение в партии более резко, чем оппозиционный блок, ни с какими заявлениями к съезду не обращались).