Удушливая идеологическая атмосфера, всё более сгущавшаяся в годы застоя, вызвала стремление многих представителей советской интеллигенции к переоценке прошлого на основе традиционных амальгам, т. е. к воскрешению тезиса «Сталин — продолжатель дела Ленина и Октябрьской революции», но только со знаком минус. Если сталинистская пропаганда представляла дело Ленина и его «продолжение» как непрерывную цепь исторических побед, одержанных в борьбе с «врагами ленинизма», то диссиденты 70—80-х годов и идеологи «третьей русской эмиграции» рассматривали всю советскую историю как непрерывную цепь злодеяний и насилий над народом со стороны большевиков.
Широкому распространению данной исторической версии способствовало творчество А. Солженицына и особенно его художественное исследование «Архипелаг ГУЛАГ». Сам этот жанр, апеллирующий не столько к историческому сознанию, сколько к эмоциям читателя, оперирующий не столько документами, сколько отдельными свидетельствами современников, освобождающий автора от изложения фактов в их реальной исторической последовательности, в сочетании с художественным талантом Солженицына благоприятствовал тому, что эта версия получила признание среди как «правых», так и «левых» кругов советской интеллигенции. Сохранение в официальной историографии множества «белых пятен» и фальсификаторских клише способствовало тому, что концепция Солженицына, показавшаяся многим убедительным прочтением советской истории, выплеснувшись в конце 80-х годов на страницы нашей печати, стала преобладающей и агрессивно непримиримой по отношению ко всем иным взглядам на послеоктябрьскую историю.
Краткий период апологетики нэпа и так называемой «бухаринской альтернативы» начал сменяться возрождением давнего мифа о сталинской модели социализма как единственно возможной форме реализации марксистского учения. Место критики сталинизма заняла критика марксизма и большевизма, на которые была возложена вина за все потрясения и трудности, пережитые нашей страной, начиная с 1917 года и вплоть до нынешнего всеобъемлющего экономического и политического кризиса. Год от года нарастает вал статей, в которых корни и истоки сталинизма отыскиваются в «доктринальных предпосылках» марксизма, в идеологии и политике революционного большевизма, наконец, в якобы изначальной ущербности социалистической идеи. Причём в поддержку данной исторической версии не выдвигается никаких новых фактов, аргументов, вообще доказательств. Да и сама она представляет не итог новых исторических изысканий, а перепев основных идей белоэмигрантской и вообще антикоммунистической публицистики.
Данная версия основана на традиционной антикоммунистической концепции о «непрерывности» исторического развития после Октября 1917 года, на изображении в качестве последовательных звеньев единой исторической цепи таких глубоко разнородных по своей социально-политической сути явлений, как Октябрьская революция и гражданская война, с одной стороны, насильственная коллективизация и массовая депортация крестьян, с другой, фальсифицированные судебные процессы и государственный террор второй половины 30-х — начала 50-х годов, с третьей. При такой трактовке сбрасываются со счётов важнейшие исторические обстоятельства, разрушающие эту внешне стройную схему. Октябрьская революция и гражданская война представляли собой вооружённую борьбу народа, в своей массе поддержавшего большевиков, против коалиции сил отечественной контрреволюционной реставрации и иностранной интервенции. Коллективизация сопровождалась многочисленными вооружёнными выступлениями крестьян, грозившими перерасти в «русскую Вандею» (это, разумеется, не снимает исторической ответственности с организаторов насильственной коллективизации и свирепых мер, осуществлявшихся под лозунгом «ликвидации кулачества как класса»). Государственный террор второй половины 30 — начала 50-х годов был направлен против миллионов безоружных людей и осуществлялся инквизиторскими методами фабрикации несуществующих «дел» и выбивания под пытками «признаний» в совершении преступлений.