— Особенно я испугалась. Ведь в детстве пять лет разницы очень заметны.
— А Лёля говорила, что не испугалась. — Папа будто проснулся. Ну, конечно, — про маму ему интересно. И Володя помнит эту историю, как ее рассказывала лама. И ничего она не испугалась. Хорошо, что папка тоже вспомнил.
Пять лет разницы!
— Зато мама красавица! — очень громко говорит Володя. Но они или не слышат, или делают вид.
— …Конечно, заходи, Лидуша. — Неужели отправляется? Ну, ну, родная, не задерживайся! Сейчас Володя позовет:
— Папа!
И отец сам спросит: «Ну, как твои дела?»
Вот сейчас… Они уже возле двери:
— До завтра, Лидуша.
А Лидуша начинает хохотать. Нарочно время тянет. С этим хохотом ведь не выпустишь на лестницу — весь дом поднимет.
И вдруг — звонок. На кнопку нажали и не отпустили.
Истошный звон! Сигнал тревоги!
— Кто? Кто это? — у отца вздрагивает голос.
— Милиция.
Все. Теперь уже и говорить не о чем. Сами скажут.
Володя лежит на диване, руки вдоль одеяла, глаза в потолок. «Пусть. Пусть забирают. Альку не выдам. Ничего не знаю. Пусть. Их несколько там, в коридоре. Наряд целый, что ли»?
— У вас подросток проживает?
— Кто именно?
— Ну мальчишка лет пятнадцати?
— У меня сын тринадцати лет.
— Он дома?
— Дома.
— Разрешите посмотреть.
— Я же говорю: дома.
— Нет, вы простите, нам опознать нужно.
Володя похолодел под своим одеялом.
— Пройдите, пожалуйста. — Отец зажигает свет в Володиной комнате. — Встань, сынок, не пугайся. — Папка! Добрый… Ничего не знает.
Володя приподнимается на диване.
Два человека — повыше и пониже, запакованные в милицейскую форму, глядят во все глаза. Ну, сейчас…
— Нет, не тот. Простите, папаша. И вы, мамаша, простите за беспокойство.
Дальше была песня. Нет, симфония с главной темой: «яжеговорила», Боже мой, она, оказывается, все заранее знала.
— Я сразу сказала — ты с этим парнем не дружи. Говорила я, Володя?
— Говорила.
— А почему, Лидуша, ты думаешь, что именно его ищут?
(Надо было, надо было сказать отцу. Лучше бы он злился, чем вот так — ничего не знает!)
— Да что ты, Коля? Кого же еще. Сроду во дворе этого не было.
(А сама уже десять лет не живет здесь. Может, за эти десять лет и было!)
— Я тебе, Коля, говорила — нахальный мальчишка, курит, не стесняется.
(Ну и курит. Себе хуже делает, не тебе. А при всех] потому, что не хочет тайком.)
— Ну, у того родители пьяницы, а наш — из хорошей семьи все же… Вот, помалкивает лежит. Ведь знаешь, в чем дело? А?
— Не знаю.
— И откуда только врать научился.
(А ты не умеешь? «Мамаша». Небось не сказала милиционеру: «Никакая я не мамаша. Я болтушка. Не даю вот отцу с сыном поговорить».)
— Лёля просто ахнет! (И это ей известно. Даже что ахнет.)
— Ладно, завтра поговорим, — мягко прерывает отец. Гасит у Володи свет. Из соседней комнаты долго еще несется надрывный шепот тети Лиды. Володя старается не заснуть, дождаться папы. Он закрывает глаза и сразу видит тополь. Как тот тянется ко второму этажу. А оттуда ему:
— Спрячь, старик.
Володя силится разглядеть, что это? Что спрятать? Круглое сквозь папиросную бумагу просвечивает золотом.
«Длинный дал. Ты знаешь, кто он?!»
Холодные пальцы проходят Володе за воротник. Они так же спокойно касаются чужой руки повыше кисти… Неслышно разнимают золотую браслетку часов. Часы… Вот оно что!
«20 мая. Мы с Алькой спрятали краденые часы.
В. Ч.»
8
Володя проснулся рано, но не вставал. Не хотелось день начинать. Двор был полон воробьев, солнца и соседкиных голосов.
— Охо-хо. Слышали? У нас-то во дворе милиция когой-то ищет.
— Кого?
— Я и знаю, да молчок в кулачок. Ихнее осиное гнездо только тронь!
Володя усмехнулся: осторожная тетя-то Шура! Как это в песенке:
А там свое:
— К Черныхам заходила милиция.
— В тихом омуте…
— Вот такие-то тихие — самые и кровожадные. Убьют, разрежут и в чемоданчике увезут.
Под окном заспорили — увезет ли Володя в чемоданчике. В этом не все были уверены.
И что за двор такой? Звукоулавливатель прямо! Нужны ему эти вздохи.
— Охо-хо. Ну, с вами хорошо, а ковер надо выбить. — Запылишь нас.