— Ты знаешь, я иногда завидую котам. Чертовски интересно пробежаться по крышам!
Отсюда казалось, что расстояний между домами нет.
— А вы здесь здорово устроились, — сказал Володя и обвел глазами комнату.
Ух ты! Как же сразу не заметил?! У стены стояла лодка. Настоящая, и над ней — скрещенные весла. Так прямо в доме и стояла! Володя подошел. Качнул. Тяжелая. Эх, вот бы тетю Шуру — соседку впустить! Тут бы ей и конец!
— Это долбленка, — сказал бородатый. — Из цельного куска. Я люблю дерево. Ты как?
Володя пожал плечами: смотря что сделано.
— Фактуру, понимаешь, старик, люблю. Вот эти разводы, круги от сучков. Теплоту! Ты на Севере не был?
— Нет. Я вообще мало где был.
— Ты махни, старик, на Север. Непременно. — Он подошел к другой стене.
Стена (чудеса прямо!) была обита рогожей. Золотистой, как ржаное поле. Как теплый лошадиный бок. Поверх рогожи была приделана узкая полочка некрашеного дерева. На ней стоял размалеванный глиняный петух на одной толстой ноге. И еще сапожок, плетенный, как лапоть. Сверху он был заткнут пробкой.
— Вот, видал? Понюхай.
Пахнуло лесным берестяным духом.
— Тоже с Севера, Соль в нем на покос носят. Не в бумажке, не в тряпочке — улавливаешь? Красота нужна.
Володе прямо не верилось, что это с ним так разговаривают. Первый раз в жизни так — на равных. Да не просто — о важном говорят; ему, художнику, самому про это интересно.
Может, ошибка? Принял Володю за кого-то другого?
— Не жалеете, что переехали? — спросил он, чтобы напомнить. Художник не ответил. Сам спросил:
— Как наш тополь? Не срубили?
— Еще новых кустов насажали.
— А тетя Шура — соседка — там?
— Таких со двора не выгонишь.
Художник рассмеялся.
— Воюете?
— Да ну их.
— А новые жильцы?
— Ничего. Хорошие.
— Там парень толковый, по-моему, а, старик? Такой мужик крепкий.
— Алька? Он мой друг. И еще Тошка.
— Это которая играет?
Он, оказывается, всех знал. Просто удивительно. Это большое везение — встретить такого человека.
— Я этого Альку твоего сразу приметил. Он, здорово картины смотрит. Это ведь тоже не все умеют. Другой как поглядит, краски на холсте вянут.
— Его избили крепко, — сказал Володя. И покраснел («Озоруют все, достается одному…»)
— Кто избил-то?
— Бандит один. Из ресторана выволок, как пьяницу какого. Сам — ворюга, а все на Альку.
— Бывает.
— И у меня нож отобрали.
— Бандиты?
— Нет, родители.
Они поглядели друг на друга и рассмеялись.
И кусочек обиды отпал. Неизвестно почему.
Потом бородатый отвернулся. Поглядел в окно.
— Только зря по кабакам шатаетесь, не такие вы парни.
— Да мы не шатаемся. Получилось так…
Здесь запросто можно было рассказать про все. Даже про Длинного. Но неловко: Алькина тайна.
— У меня вообще с родителями разлад, — сказал Володя как бы между прочим.
— Чего так?
— А, скучная история. Отец уж больно добрый, боится кого-нибудь обидеть. Вот и получается.
— Отец твой храбрый человек, — сказал художник серьезно. — На войну сам с первого дня пошел. Мог остаться, а пошел. С первого и до последнего… А что добрый, что людей боится обидеть, — так это, брат, не такой уж грех, а?
— Ну все же, — сказал Володя. — Тетя Лида… Ну да черт с ней! А маме… маме мог бы сказать. Что я с этим ножом — разбойник, что ли?
Бородатый улыбнулся, будто вспомнил далекое и нежное:
— Мама твоя красива… Очень красива, — и тряхнул головой. — А ножик, брат, — это извечная путаница… Нам оставляли спички — подогрей обед. А ведь одна спичка и одна стенка коробки — пожар. Огромный пожар. Но спички — это спички, а ножик — символ. Символ силы, что ли, которая не будет пущена в ход. — Он помолчал, подумал: — А еще кони.
— Что — кони?
— Вот ты даже не улавливаешь. Ведь когда погибнет последняя лошадь, мир обеднеет. Осядет на два вершка.
Древние резали по дереву, выбивали на камне — что?
Тигру — грозную пасть, тяжелые лапы, а коню — размах! В нем спрятано движение. Просто так, без цели. Тебе хочется когда-нибудь бежать просто так?
— Ага. Даже очень часто.
Художник кивнул серьезно, включил плитку, поставил на нее белый кофейник.
— Вот, старик, все, что я хотел сказать тебе о ноже.
— Вы говорили про коней.
— Все равно. Как ты не понимаешь? Это то, в чем нет прямой нужды. Из чего не извлекается польза. Только красота. Только одна красота. А спичка — заметь себе — совсем иное. Утилитарная вещь.