— Мне не влетает.
— А я не знаю. Мама бы волновалась…
— У тебя, Володь, мама просто красавица!
Володя благодарно кивнул Тошке. Какая все-таки девчонка славная!
Хорошо бы приехать, а мама дома. И сказать: «Тошка считает, что ты красавица». — «Кто это — Тошка?» — «Девчонка одна. Очень толковая, между прочим».
— Эй, эй, ребята, наша остановка! — Это крикнул Алька.
С ним вообще не пропадешь.
Дверь Володя открыл своим ключом. Никого. Никакой мамы. И даже папы нет. А жаль. Если бы папа был один, без тети Лиды, Володя и ему рассказал бы, как они с Алькой качались, как дядька ехал на карусели… даже, может, что мама красавица. («А кто сказал?» — спросил бы папа. «Девчонка одна. Ты не знаешь!») Ему прямо не терпелось выплеснуть хоть малую капельку своей радости, своей весны и пробившейся дружбы… И он взял чистую тетрадь в клеточку, начертил на обложке «В. Ч.» — Владимир Черных. А на первой странице написал:
«5 мая. Были с Алькой в Измайлове. Встретили Т. Алька мой друг. Навсегда. В. Ч.».
6
— Охо-хо, странно все же, ну что может быть общего? Она — девочка, они — мальчики. Удивительно!
А ничего удивительного! Ничего! И почему есть люди, которым что хорошо — удивительно, а что плохо — «так и знали». И как довольны, если получается по-ихнему! Людям плохо, а они довольны. И чудно — жизнь твоя идет, как на арене, все будто для них делаешь, чтоб им не скучать.
Вот на скамеечках обсудили Алькиных родителей: одеться не во что, а баян парню купили. А он их в грош не ставит.
Вот принялись за какую-то Нину Цветкову — тоже с мальчиками рано дружить начала…
Володя стоит в своем подъезде и смотрит на соседний — сейчас покажется Алька, и они побегут на пятый этаж, к Тошке. Володя нарочно не выходит, чтоб тетя Лида не видела. Из окна его не заметишь. А с улицы очень даже хорошо. И Володе видна часть улицы, как по ней прохаживается тот самый длинный тип, что в парке. Поглядел на Володю. Остановился. Поманил пальцем. Как маленького. Подойти? Убежать?
А Длинный все сгибает и разгибает палец.
Володя потом сам понять не мог, почему пошел через двор.
— Лети скорей, птенец, — улыбнулся Длинный. Странная была улыбка — только губы. Растянулись и сошлись. А глаза въедливые. — Ты что, кошечки боишься? — Так и сказал «кошечки».
О чем может думать такой человек, когда подманывает пальцем и говорит «кошечки»? Как с ним? Лучше, наверное, не спорить. Володя вытер о подкладку карманов вспотевшие руки.
— Где твой дружок? — А сам продолжал держать Володю под въедливым прицелом.
— Какой?
— Ах ты, дите, не знаешь… Алексей, вот какой. В общем, скажи ему — сегодня не позже восьми. Найди и передай. Вопросов нет?
Длинный обнял Володю, холодные пальцы чуть прошли за воротник. Повернул: иди, мол, ищи. Как хозяин собаку. И Володя пошел к Алькиному подъезду. А холодные пальцы точно остались за воротником.
Володя ничего не сказал — пошел. Бессловесно. Будто принял это положение — хозяин и собака.
Можно ведь было ответить:
«Не передам. Сами найдите». Или еще как-нибудь «Я вам не слуга», например…
Володя медленно пересек двор. Там, на скамеечках, ничто не было потревожено:
— О-хо-хо, вроде б дождик собирается.
— Откуда дождю! По радио передавали…
Ну, конечно, он прозевал. Алька был уже у Тошки. Из окна — звучание подстройки: до-до-до — пианино.
И Алькино непопадание: бум — не в лад, ах-ха — не в лад. И потом наконец вместе!
Володя махал через две ступеньки. 2-й этаж, 3-й…
Может, не говорить? А если Длинный подумает, что Алька сам не захотел прийти? Человек с такими глазами что хочешь сделает. 4-й этаж… До-до-ах-ха…
Доброе позванивание подстройки приближалось, и холод пальцев за воротником начал таять.
Там видно будет. Потом.
Когда Володя позвонил, за дверью засмеялись. «Нашелся! Вон он!» Тошка пустилась бегом по коридору.
— Ой, ну, Володя, ну что ж ты! Мы тут что придумали! — Ждали его. Рады ему.
— Чего придумали? Выкладывай!
Тошкины глаза по-кошачьи светились. (Удивительная все же девчонка!)
— Песню будем сочинять, вот что! Будет своя песня. Свои позывные тоже будут. Алька или я проиграем — все наверх!..
— Кто все? — засмеялся Володя.
— Еще друзья будут, — крикнул Алька из комнаты.
Дверь была открыта, и было видно, как он выбирается со своим баяном из низенького кресла:
— Ох и мебель, мученье мое! — Положил баян на кресло, широко шагнул: — Давай пять.