— Ни в коем случае! — быстро ответил Котов. — Сначала надо, так сказать, подготовить позиции…
Тут в кабинет вошел низенький толстый человек с пышной шевелюрой и острыми ушами, которые производили впечатление настороженного радара.
Это был проректор Курицын; заместитель, как это нередко бывает, держал курс на занятие должности шефа и потому подсиживал его умело и настойчиво, соблюдая, однако, внешнее приличие.
— Виноват, у вас посетитель. — Курицын недружелюбно покосился на Линевича… — А, олицетворение весны, милая Майечка!
В вошедшей следом девушке Линевич тотчас узнал знакомую из кафе. Она в свою очередь покосилась на Линевича, и, кажется, с неудовольствием.
— Папа, — сказала она Котову, — ты занят? Здравствуйте, Анатолий Степанович.
Она кивнула Линевичу.
— Ты с ним знакома? — с недоумением спросил Котов.
— Да нет… — почему-то ужасно смутился Линевич. — Случайно оказались за одним столиком в кафе. — Он не заметил грозного предостерегающего взгляда синих глаз, а когда заметил, было уже поздно.
Вероятно, у людей существует специальная мозговая извилина, ведающая тщеславием. У одних она развита меньше, у других — больше. В иных случаях она глубока, как траншея для прокладки газовой трубы, и требует, жаждет питания! Вынь ей да положь новое высокое назначение, портрет в газете, лавровый венок лауреата. Вот и Курицын, видно, страдал гипертрофией извилины тщеславия. В душе он это знал, зряшная выдумка древних, будто бы человеку трудно, даже невозможно «познать самого себя». Человек отлично знает себе цену!
Курицын не мог не знать или забыть, что обе свои диссертации — и кандидатскую и докторскую — он отдавал «отшлифовать» Фисташкову, не доверяя себе. Да и область науки он избрал хотя и очень нужную, но все же скорее «гуманитарную», чем специально медицинскую, — возглавлял кафедру организации медицины. Первую свою кандидатскую работу он написал с неоценимой помощью Фисташкова на тему «Организация сети здравпунктов в районе», а докторскую — на тему «Организация сети здравотделов в области», и с той же неоценимой, но дорогостоящей помощью того же Фисташкова. Лекции же свои построил на использовании примеров из обеих диссертаций плюс статьи в ежемесячном журнале «Организация здравоохранения». В конце концов, он был человек грамотный и мог извлекать пользу из своего умения читать, писать и списывать.
Да, но не вечно же ему числиться в замах! Он хочет добиться власти ректора, пока еще не ушли его молодые пятидесятилетние силы! Орловскому пора на покой! Вот он уже и в обморок падает! А если он этого не понимает, то ему надо, так сказать, помочь. Недаром Курицын — специалист по организации, он должен организовать смену руководства в институте!
Слухи о необычайном происшествии в мединституте росли и ширились. Ректору позвонили из Москвы и сказали:
— Здравствуйте, Николай Иванович. Это я, Болотов из министерства. Как здоровье? Ага, отлично. У вас, говорят, чудеса начались? Какой-то старый врач превратился в юношу?
— Чудеса и есть, — сразу взволновавшись, ответил Орловский. — Ненаучный вздор.
— Жаль, очень жаль. Омолодиться кому не улыбалось? Но в таком случае, — голос стал суше, — этим ненаучным разговорчикам надо положить, так сказать, научный конец. Разъяснить надо молодежи!
— Обязательно разъясним, — согласился Николай Иванович. — Кстати, у нас завтра заседание студенческого общества, я и выступлю… с сообщением.
— Только действуйте без сенсации. Попроще! Ну, пожелаю вам всего хорошего, Николай Иванович. Если возникнет в том надобность, звоните, приезжайте, всегда вам рады. До свидания!