Паабу переделала все вечерние дела, вздохнула и снова села в своей каморе за ткацкий стан, Мооритс с лучиной пристроился рядом.
Хинда задел вздох ключницы, весь вечер не выходил у него из головы. Лиллик не ее корова, чтобы вздыхать, да и не ее это дело! Надо будет, он все продаст, продал бы и Паабу, будь у него на то право, будь она его собственностью. Все продать, шапку в охапку и — в путь!
И все-таки почему ключница вздохнула?
Этот вздох тяжким бременем лег ему на сердце. И даже ночью, на колосниках, Хинду чудился этот вздох. Паабу нечего было вздыхать, ей здесь ничего не принадлежало, кроме двух юбок и драночной корзины,— все ее приданое, когда она прошлой осенью пришла в Паленую Гору. Она была мировой столп, печной столб, вокруг которого вертелась жизнь хутора. Неизменный, нерушимый. Неприкаянный и совершенный, как душа.
Один седой, очень седой человек, почти такой же седой, I как небо, как история, поднялся от ворот на паленогорский двор и внимательно огляделся кругом. Зимний след исчезал под ногами. Тропинку, ведущую с Отсаского хутора, развезло, и па сапоги Эверта налипли комья грязи. Словно на костылях, судья прошел вдоль выгона, затем свернул к хлеву, откуда доносились чьи-то голоса.
С осуждением и в то же время с тайным трепетом Эверт
покосился на огороженный жертвенник. Да-а, в Паленой Горе все еще верили в языческие бредни, все еще давали богу земли свежину, об этом говорила стоящая на жертвеннике миска. Старый Раудсепп, царствие ему небесное, был сам по себе не плохой человек, однако безнадежно суеверный. Это не помешало ему тем не менее перейти в православие, когда пошли разговоры о земельном наделе.
В довершение всего судья обнаружил Мооритса, который стоял на телеге, придвинутой к стенке хлева, и обеими руками выдергивал солому из стрехи.
Так оно и есть! Эверт недовольно хмыкнул. Нет на Паленой Горе ни истинной веры, ни корма для скота, двух самых главных вещей, без которых хозяину хутора никак не обойтись.
— Что ж ты там, прохиндей, делаешь? — крикнул он.
Мальчик бросил пук только что выдернутой соломы в телегу и строптиво ответил:
— Не подыхать же скотине с голоду.
— Кто тебе позволил крышу разорять?
— Хозяин, кто ж еще,— дерзко ответил Мооритс и рванул изо всех сил очередной пук соломы, так что голова мотнулась на тоненькой шейке.
— А сам-то хозяин где?
— В избе.
Хинд сидел за столом и пересчитывал медяки, рядом лежал отцовский кисет из свиной кожи, в котором Хинд хранил деньги. Он сидел, навалившись на стол, и думал Деньги, полученные за корову, да пять рублей, оставшиеся за батраком. Их он, разумеется, никогда не увидит, придется вычесть из заработка. Он с тоской поглядел на деньги. Да, не густо. Он разглядывал их довольно долго, смотрел, не отрываясь, пока перед глазами не заплясали, не замельтешили разноцветные круги.
— Бог в помочь! — пожелал ему Аялик и перелез через высокий порог.
— Спасибо, — ответил Хинд, не поворачивая головы.
— Не нужны ли помощники? — попробовал пошутить судья, но это у него не очень-то получилось. Кто поставлен судить других, тому шутки не удаются. Не дожидаясь приглашения, он сел на ближний конец скамьи и некоторое время сидел, опустив глаза, словно надеясь найти на своих сапогах что-нибудь еще, кроме весенней грязи, при этом у него возле носа обозначились борозды морщин.— Деньги, они, конечно, счет любят, ежели только есть что считать,—
пробубнил он себе под нос, собираясь с мыслями. Хинд не отвечал, все смотрел на деньги тусклым неподвижным взглядом, и Эверт, как и полагается судье, произнес осуждающим тоном: — Право слово, зачем ты позволяешь парнишке крышу разорять?
— Какую крышу? — глухо отозвался Хинд, хотя и понимал, о чем речь.
— А на хлеву которая.
Хинд хотел было пуститься в объяснения, но тут им овладел гнев — и он выпалил:
— Тебе-то что за корысть, рушу я или строю, этот хлев мой отец поставил! Что хочу, то и делаю, захочу — все порушу!
— Экий ты, право слово, мальчишка. По закону все постройки, что на мызной земле стоят, принадлежат мызе,— терпеливо объяснил Эверт.— Ты всего лишь арендатор.
— Я тебя и слушать не хочу,— разошелся Хинд, и лицо его залилось краской.— Мой отец построил хлев, ригу и все остальное…
— …и жертвенник,— оборвал его судья.
— Да, и жертвенник, и новый плетень поставил вокруг пристанища бога земли, старый-то сгорел.
— Сломай его и перепаши это место!
— На-ка выкуси! — показал Хинд чиновному соседу кукиш. — Это наследство моих предков.
— В Паленой Горе должен витать дух божий,— сурово поучал Эверт.— Как это сказано: «Да не будет у тебя других богов перед лицом моим!»