После чего Пеэтер взял приставленную к скамье палку толщиной с палец и согнул ее, хорошо ли пружинит. В его единственном глазу зажегся недобрый огонек, он подошел к скамье и сноровисто стеганул по спине.
Хинд вскрикнул.
Все судьи разошлись, только коннуский Андрее стоял в сторонке и наблюдал за побоями. Сам он сызмальства был изрядно бит, теперь не вредно было посмотреть, как секут других. Он нашарил в кармане кисет, задумчиво набил табаком трубку и пробубнил чужие непонятные слова, недавно услышанные из уст управляющего, звучанье которых так пришлось ему по душе:
— Шторм да транг…
Два следующих удара Пеэтер нанес в одно и то же место, чтобы вызвать кровь. После чего он малость передохнул, осмотрел свою работу. Увидев капли крови на худом теле Хинда, взял веник, обмакнул в селедочный рассол и побрызгал на свежую рану.
Паленогорский хозяин затрясся, задергался всем телом, словно его жгли каленым железом, и закричал утробным голосом, точно убойная скотина.
Присяжный заседатель поперхнулся дымом и закашлялся.
Пеэтер же продолжал свое дело, у него была своя метода; свой подход, то вытянет во всю силу, то зачастит, то соленой водичкой покропит. Он бил с наслаждением. Рассказывали, что свою первую порку он получил здесь же, на этой же скамье, еще мальчишкой. За то, что не заметил барина, не поздоровался с ним. Теперь он всю жизнь мстил другим.
Хинд больше не кричал, лишь постанывал. Он так крепко был привязан к скамье, что спирало дыхание. Скамья тошнотворно воняла запекшейся кровью десятилетних истязаний. Молодой мечтатель дышал тяжело, с хрипом, его
шея неестественно вывернулась в сторону конюшенных стояков.
Двадцать ударов были на исходе.
— Ну, кто там еще? — спросил Пеэтер.
— Сегодня больше никого,— ответил Андрее.— Правда, палка по многим плачет, да только суд не присудил.
Он подошел к лежащему на скамье парню, обозрел костлявую спину и насмешливо спросил:
— Ну что, выбили из тебя эти самые шторм да транг?
Сторож ухмыльнулся, притащил с колодца бадью воды и
плеснул Хинду на голову.
— Сейчас очухается,— сказал он и принялся развязывать ремни.
— Не знаю, хватит ли у него сил до дому дойти, может, позвать батрака, пусть до дому довезет, от недоедания слабый еще,— засомневался Андрее.
Однако сторож был другого мнения.
— Разве это порка, двадцать палок, что ему сделается, молодому парню, все равно что кошка поцарапала,— рассуждал он недовольно. — Это только так, для испугу. Вон в армии, там били так били — кишки наружу.— И ткнул Хинда пальцем меж ребер: — Чего разлегся, вставай, одевайся.
Он проворно собрал розги, каждую при этом гнул и пружинил.
— Эти розги свое отслужили,— решил коннуский Андрее.
— Ежели б чаще пороть, каждый день или через день, тогда б еще послужили, а так, как сейчас, толку с них, конечное дело, мало, сохнут без дела, не пружинят,— пояснил сторож.
Хинд насилу поднялся, его пошатывало. Казалось, ему снился страшный сон, от которого невозможно проснуться. В ушах шумело, в голове гудело. Спину нестерпимо жгло.
ЛЕД ВЕСНОЙ
— Надо бы сала несоленого достать,— промолвила Паабу, когда увидела окровавленную спину Хинда.
Мясо кончилось, и сало было на исходе. Это свиное брюшко, что лежало на дне бочки, было круто посолено, и доставать его не имело смысла, вытопленным из него салом раны не смажешь.
Ключница накинула шубу и спустилась вниз к Отсаскому хутору. Из серых туч, словно пух из нерины, валил крупными хлопьями снег. Постройки соседнего хутора сквозь
снежную пелену казались стоящими на краю могилы развалинами. И только высокий колодезный журавль покачивал своей деревянной шеей. Во дворе навстречу Паабу вышла отсаская хозяйка, сгорбленная и скрюченная, такая же седая, как и ее муж.
— Не найдется ли у тебя немного сала? — спросила ключница.
— Небось хозяину спину смазать? Заходи в избу, я погляжу.
В избе на скамейке сидел судья и вил веревку.
— Этого хватит?
Ключница посмотрела и ответила:
— Должно хватить.
— А не хватит, приходи, я дам еще.
— Страшное дело порка.
— Коли страшное, чего ж тогда выпороть велел,— подколола жена.— Да еще в такую пору, когда работы невпроворот. Разве это дело?
— Что поделаешь, ежели по-другому уму-разуму не научить. И старого Раудсеппа надо было высечь, может, жизнь на Паленой Горе иначе повернулась бы,— ответил Эверт.
Легким шагом поднялась Паабу наверх.
— Теперь начнем тебя лечить,— сообщила она уже с порога.— Сало мягчит раны.