Сказанное, а особенно деловитый, спокойный тон нарочного орднунсгерихта убили в Хинде последнюю надежду.
Он почувствовал, как ели, в которых пряталась отцовская угольница, вдруг вцепились в его плечо и потянули к себе сильнее, неотступнее, чем когда-либо раньше; он не смог воспротивиться их зову и бросился в густой ельник.
Напуганные судьи кинулись следом: пленник пустился в бегство! Куда он, безумец, вздумал бежать с кандалами на руках? Андрее догнал его и дал пару тумаков.
Теперь они не спускали с него глаз, вели его под руки, как пьяного.
Хинд покорно шагал впереди, только изредка оглядывался на Паленую Гору, пока она была видна, мысленно прощался с деревьями и холмом, с белым клевером на его склоне и с Паабу. Вряд ли он когда-нибудь их увидит.
Во дворе мызы сидел на толстом бревне, к которому был привязан цепью, худой и заросший Яак. Вихмаский Пеэтер и для Хинда принес ножные кандалы и цепь. Хозяина приковали к бревну возле батрака, замкнули цепь на замок; ключ нарочный орднунсгерихта опустил себе в карман.
— Вот приедет возница, и двинемся дальше,— сообщил он.— А пока посидите тут.
Хинд сел на бревно. Полуденное солнце светило из-за крыши господского дома и пригревало спину. Он достал из котомки узелок, в котором была миска мятой картошки, и протянул ее, насколько позволяла цепь, Яаку, ведь у того с позавчерашнего утра, с самого суда, и росинки маковой во рту не было.
Так они снова оказались вместе, ели из одной миски, как когда-то ранней весной в мызном лесу. Но тень лошади уже не лежала между ними, как не лежала она между ними и тогда. В то время хозяин не устремлялся мечтами в теплые края, где яйца пекутся прямо в песке; теперь обоим грозили холодные края, где такой сильный мороз, что ворона замерзает на лету и где даже в трех шубах не спастись от холода.
И тут Яак сказал своему бывшему хозяину:
— Я не поджигал ригу, я не знаю, кто это сделал.
Хинд не проронил ни слова в ответ.
Чем дальше отходил дом, тем тише он становился.
Все, что ждало его впереди, нужно было молча, про себя, перетерпеть, чтобы перегореть, подобно еловым поленьям в отцовской угольнице под землей и дерном, в блестящий древесный уголь, но эту мысль он не хотел додумывать до конца, потому что тогда ему пришлось бы вспомнить и то, что напоследок отец отвернулся от него в своей избе Мана, предоставив его самому себе, и замолчал.