Гурий Терентьевич Сизов и в самом деле никого не обманывал. Служа верой и правдой и очень уважая хозяйку дома, он старался, как мог, но был от природы ненаходчив, робок и мелочен, а потому ни в какие дела, а тем паче спекуляции вкладывать доверенные ему средства не решался, предпочитая действовать без всякого риска. Но Россия уже сошла со старой, веками накатанной дорожки, уже с кряхтеньем, крайним напряжением сил и бесшабашной удалью переползала на иные, железные, беспощадно холодные пути; старые состояния трещали по всем швам, новые, создавались в считанные месяцы, и в этой азартной перекачке хозяйственного могущества из вялых барских рук в энергичные мужицкие риск был непременным условием борьбы. Между привычным барским и казенным владениями смело вклинивалась третья сила — растущий не по дням, а по часам русский промышленный капитал. Дворянская выкупная деньга сыпалась в карманы тех, кто вынес многовековой естественный отбор, сохранив и ум, и хватку, и уменье видеть завтрашний день, кто прекрасно изучил своих бывших хозяев, противопоставив их рафинированной бестолковости трезвую деловую жестокость. И оставалось класть пасьянсы да загадывать, авось государь, однажды проснувшись, вспомнит тех, чьи шпаги веками охраняли его престол, и издаст закон, по которому бы растерянному потомственному дворянству тек скромный ручеек постоянных субсидий.
— Вы позволите, тетя?
Варя вошла в гостиную, когда Гурий Терентьевич уже удалился, и Софья Гавриловна была одна. Она поверх очков строго посмотрела на Варю, со вздохом смешала упрямые карты и сказала:
— Это какой-то рок: я опять ошиблась с валетом треф.
— Я хочу поговорить с вами, — Варя села напротив, нахмурилась, внутренне готовясь. — Причем очень серьезно, тетя.
— Конечно, конечно. Отчего бы нам и не поговорить?
— Гурий Терентьевич ознакомил меня с текущими делами, — Варя заметно нервничала, старалась говорить спокойно и потому подбирала слова. — Кроме того, я получила письмо… от одного человека. Он досконально изучил наше состояние.
— Да, скверно, — согласилась Софья Гавриловна. — Скажу страшные слова: я в претензии на своих племянников. Возможно, это нехорошо, но им следовало бы изыскать нам помощь.
— От кого вы ждете помощи? У Василия своя семья, Федор — прирожденный бездельник, а Гавриил, по всей вероятности, до сей поры в плену. Нет, дорогая тетушка, сейчас такие времена, что помощи следует ждать не от племянников, а от племянниц.
— Я знаю, но не понимаю, зачем, — важно кивнула тетушка. — Она запутана до чрезвычайности, эта самая эмансипация.
— Боюсь, что вам придется подобрать другое определение, когда вы дослушаете до конца. Я много думала, долго сомневалась и даже, как вам известно, обратилась за поддержкой к богу, — Варя бледно усмехнулась. — Вы были совершенно правы, тетя, когда однажды сказали, что мне пора определиться.
— А я так сказала? — искренне удивилась Софья Гавриловна. — Любопытно, что я при этом имела в виду.
— И я определилась, — не слушая, продолжала Варя. — Я дала согласие, — она потерла ладонью лоб, не столько подыскивая слово, сколько прикрывая глаза. — Словом, я определилась на службу к частному лицу.
— Варя…
— Это — единственный выход, — с нажимом сказала Варя. — Разлетелись все, кто мог летать, но дети остались. Георгий, Наденька, Коля. Мама оставила их на меня, я знаю, что на меня, — Варя судорожно глотнула. — Это — мой долг и крест…
— Варвара! — резко прервала тетушка. — Что, в чем твое решение? Я хочу все знать, потому что я должна все знать.
— Вы заменили нам мать, вы отдали все, что имели, и теперь мой черед, дорогая, милая тетушка, — задрожавшим голосом сказала Варя. — Вы никому ничего не должны — должна только я. И я верну этот долг, даже если меня не примут более ни в одном приличном обществе.
— Варя, Варенька, — Софья Гавриловна суетливо задвигала руками, скрывая дрожь; задетая колода карт соскользнула со столика и веером рассыпалась по полу. — Варя, я, кажется, кое-что начинаю понимать. Если это так, то не делай этого, родная моя, умница моя, умоляю тебя. Ты погубишь себя.