Даже бабушка Устинья обрадовалась этому девичьему смеху.
— Вот и мать ее такая же была. То тучкой ходит, плачет, а то вдруг позабудет все и соловейкой заливается — поет. Бывало Петрован-от перебьет ее на пашне — дикошарый был, ревнивый, — синяков насадит, а вечером поедут с пашни, заставит песни петь. Смотришь, она уж позабыла, уж поет. Эдак же вот засмеется, што твой колокольчик. Люди едет с пашни, думают: эк Петрован-от дружно с хозяйкой живет! Вот тебе и пожили… Тридцать лет едва стукнуло — отлетела голубка сизая… — голос бабушки Устиньи заскрипел, — Как травинка высохла. От жизни этой.
Дуня слушала старуху и сердце ее снова наполнялась тою песенной, заманчивой печалью, которую она еще тогда на полосе впервые услыхала из простых и незабываемых песен матери:
«Как у Дунюшки — много Думушки. Я куда-то с горя сподеваюся?»
И, забыв, что недавно плакала, но ярко-ярко чувствуя тот жаркий день у золотой стены пшеницы и запыленную, загорелую от солнца мать, Дуня тихим голосом припоминала мотив той песни и те самые слова:
«Я пойду-то, уйду во темны леса. Во темных-то лесах — течет реченька…»
Затихла бабушка на печке. Теплая улыбка заиграла на лице Ильи.
— Ты в леса и я за тобой! Зачнем мы там с тобой жить, поживать да добра наживать.
— Заблудимся мы с тобой, Илья Иванович.
Но Илье надоел печальный разговор и он решил развеселить чем-нибудь Дуню.
— Помню — лет тому двенадцать с тятенькой-покойничком кедровать мы ездили в Кузнецкие леса. Вот я набоялся то! Медведей там! Прямо, как коровы ходят.
Дуня звонко рассмеялась, а бабушка Устинья вытянула с печи голову.
— Чего он там опять сморозил?
Илья повысил голос:
— Бабушка Устинья! Вот ты долго живешь на свете: в Муромских лесах не бывала? В каких Илья-то Муромец жил. Помнишь, сказку-то прошлый раз нам сказывала?
— Не мели ты, безголовый, — сердито отозвалась бабушка, — Сказка дак она и есть тебе сказка.
Дуня тоже обернулась к бабушке, как к источнику разгадок:
— А я, бабонька, все думаю про то, как богатырь стоял у распутья трех дорог. Куда бы не поехал он, везде ему злосчастье… Отчего оно так, бабонька?
Бабушка вздохнула и, продолжая прясть, ответила:
— Так ему стало быть на роду написано.
— Как же так, бабонька: человек еще не родился и ничего еще не согрешил, а его уже злосчастье ждет?
— Так видно Богу надобно, дитятко…
Илья грубо перебил старуху:
— Ври, давай, на Бога-то!
— Как это так, «ври»! — закричала на него старуха, — Разве можно так-то старым людям: «ври»?!
А Илья даже рассвирепел и с обидой в голосе закричал:
— Ну, дак што на Бога-то клепать? Как што худо: так и Бог наслал!
— Не кричи, паренька-то разбудишь! Неуч неотесанный.
Под окнами избы, затем в сенях, послышался скрип снега под незнакомыми шагами. Все насторожились. Бабушка склонившись с печки, прислушалась.
— Кто ето тамотка? — сердито спросила она.
Илья, недружелюбно покосился на открывавшуюся дверь, прошептал Дуне:
— Приезжий господин идет какой-то.
Дуня встала с места и с радостным испугом переспросила:
— К нам?.. Господин?
Все замолчали. Замерли, рассматривая вошедшего Приезжего, одетого в волчью доху, в ушанку-шапку и в мягкие, высокие, остяцкие сапоги.
Илья еще не видывал таких людей, а Дуня видела таких где-то на картинке. Такие же чужестранцы на лыжах шли охотиться за белыми медведями на край света.
Дуня отошла к печке. Илья поднялся с лавки и встал у порога.
Проезжий снял шапку и лицо его, с небольшой пушистой бородкой, показалось даже знакомой Дуне. Оно напомнило ей лицо не то Князя Серебряного, не то Ухаря-Купца, опять с картинок.
— Здравствуйте! — сказал Приезжий. — А что, хозяин еще не вернулся?
В голосе его послышалась мягкая учтивость и властное спокойствие, которое напрасно представляла себе Дуня, когда читала книжку о Князе Серебряном. При этом она вспомнила о затрепанной книжке и о той плохой погоде, когда она ее читала, в праздник, прошлой осенью. Она стояла в углу возле печки и сбоку любовалась незнакомцем, который свысока взглянул на Илью, осмотрел избу и обратился к бабушке Устинье:
— А скоро он вернется?
— Да тебе, батюшка, кого надо? Петрована нашего што ли?
— Да, да. Я был у вас сегодня, да тут был только внучек твой.
— Сбегай-ка Илюша, позови его. А то ведь он там весь вечер прокалякает! — распорядилась бабушка, пряча босые ноги под подол сарафана.
Илья, недружелюбно озираясь, вышел с шапкой в руках, а бабушка Устинья обратилась к гостю: