Былины

Он прямо поехал ко белу шатру.
Ах встречает стары казак Илья Муромец.
Говорит тут Добрынюшка Никитич млад:
«Уж ты ой еси, стары, казак Илья Муромец!
Абы едет богатырь не моя чета,
Не моя едет чета и не моя верста;
А не сказал он роду своего племени,
Не сказал он отечество-молодечество;
А он сказал, куда еду да куда путь держу;
А он прямо-де едет да в красен Киев-град,
А он стольне-от град да во полон хочет взять,
А он князя-то Владимира живком схватить,
А он княгинюшку Апраксию за себя взамуж взять».
А загорело у стары казака ретиво сердцо,
Закипела во старом кровь горючая,
Расходилися его да могучи плеча.
Засвистел он коня да из чиста поля;
А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
В теменях-то стары казак седлал коня,
Он седлал-уздал себе коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную;
Он накладывал седелышко черкасское;
Он вязал-де подпруги шелку белого,
Еще белого Шелку шемахинского;
Он двенадцать подпруг да все шелковые,
Он тринадцату подпругу - через хребетну кость;
Он застегивал пряжечки серебрины,
И серебряны пряжечки, позолочены,
А не ради басы, а ради крепости,
Не оставил бы конь дак на чистом поли:
«А мне придется-де съехаться на поле с неприятелем».
А в теменях-то стары казак на коня скакал.
И не видели поездки богатырское;
Только видели, во поле курева стоит,
Курева-де стоит, да дым столбом валит.
Выезжат стары казак на поле на чистое,
Он на то жа на раздольице на широкое;
Он завидел молодца во чистом поли.
Заревел-то стары казак по-звериному,
Засвистел-то стары казак по-соловьиному,
А зашипел-то стары казак по-змеиному.
Кабы едет молодец-от, не оглянется.
А говорит молодец-от таковы слова:
«А уж вы ой еси, мои вы два серы волка,
Два серы мои волки да серы выжлоки!
Побегите вы-ко тепере во темны леса,
А тепере мне-ка не до вас стало:
Как наехал на меня супостат велик,
Супостат-де велик дак добрый молодец.
А уж ты ой еси, мой да млад ясен сокол!
Уж ты ой еси, мой да млад бел кречет!
Полетите-ко теперь во темны леса,
А теперь мне-ка не до вас стало».
А как не две горы вместе сотолкалося,
Не две тучи вместе сокаталося, -
А как съезжаются стары казак с Подсокольником.
А они билися палочками буёвыми:
А рукояточки у палочек отвернулися;
Они тем боем друг дружку не ранили.
А они съезжаются, ребятушки, во второй након,
Они секлися сабельками вострыми:
И у них востры ти сабельки исщербалися;
А они тем боем друг дружку не ранили.
А съезжаются ребятушки по третий раз,
А кололися копьями-де вострыми
(Долгомерные ратовища по семь сажбн):
По насадочкам копьица свернулися;
Они тем боем друг дружку не ранили.
А соскочили ребятушки со добрых коней,
А схватилися плотным боем, рукопашною.
А кабы борются удалы да добрые молодцы;
А Подсокольничек кричит, да мать-земля дрожит;
А старый казак скричит, да лесы ломятся.
А как по счастьицу было да Подсокольника,
По злочастьицу было Ильи Муромца:
А как-де правая рука да приокомбала,
А как-де левая йога его приокользела,
А как падал стары казак на сыру землю.
Еще сплыл-то Подсокольничек на белы груди;
Он не спрашивал ни роду и ни племени,
Он не спрашивал отечество-молодечество;
Он расстегивал латы его кольчужные,
Он вымал из нагалшца чинжалый нож;
Он хочет пороть его белы груди,
Он и хочет смотреть дак ретиво сердцо.
И еще тут-то стары казак возмолится:
«Уж ты, спае, спае многомилостив,
Пресвята ты мати божия, богородица.
Как стоял я за веру христианскую,
И стоял я за церкви за божии,
И стоял я за честные монастыри».
У стары казака силы вдвое прибыло.
Он смахнул Подсокольника со белых грудей,
А он сплыл Подсокольнику на белы груди,
А он расстегивал даты его кольчужные,
Он вымал из нагалища чинжалыи нож;
Он и хочет пороть его белы груди.
Он и хочет смотреть и ретиво сердцо.
А еще сам старой что-то по и раздумался:
«А не спросил я ни роду и ни племени.
Не спросил я отечество-молодечество».
А говорыт-то старый казак таковы слова:
«А уж ты ой еси, удалый добрый молодец!
Еще коего города, ты коей земли?
И еще коего ты отца-матери?
И еще как, молодец, тебя именем зовут?»
И отвечает удаленький добрый молодец:
«А когда я у тебя был на белых грудях;-
А я не спрашивал ни роду и ни племени,
Я не спрашивал отечество-молодечество;
Уж я прямо порол бы я - белы груди,
И смотрел бы я да ретиво сердце».
А спросил же стары да по второй на кон.
Отвечает удаленький добрый молодец:
«Я от моря-моря, я от синего,
От того же от камешка от латыря,
А я от той же от бабы да от Салыгорки;
Уж я ездил удалый да добрый молодец;
Еща есть я ей сын да Подсокольничек,
По всему я свету есть наездичек»:
А вставает стары казак на резвы ноги,
Становит Подсокольника на резвы ноги,
А целует в уста его сахарные;
А называт Подсокольника своим сыном,
Называт-то своим сыном любимыим.
(Говорила Подсокольнику матушка родимая:
«Не дошедши до стaрогo, слезывай с коня,
Слезывай-де с коня да низко кланяйся».)
А и побратался стары казак со своим сыном.
А поехал старый казак во чисто поле
Он во тонкий шатер да бел полотняный.
А и спит-де стары казак он ведь су точки,
А спит-де стары казак он двое суточки.
Еще это Подсокольнику за беду стало,
За великую досадушку показалося:
«Я стару казаку так унижался же».
Поехал Подсокольничек ко белу шатру:
«А старого казака а Илью Муромца
Еще прямо его я копьем сколю».
А и приехал Подсокольничек ко белу шатру;
Он и ткнул-де стары казака дак во белы груди.
У стара казака было на белых грудях
Еще чуден крест был господен,
Не мал, не велик, дак полтора пуда:
А скользёнуло копьё Подсокольника.
Ото сну тут старой казак пробуждается,
А он схватил Подсокольника во белы руки;
Вышибал он выше лесу стоячего,
Ниже облака он ходячего.
Еща падал Подсокольничек на сыру землю,
И разбился Подсокольничек во крошечки.
Еще тут Подсокольничку славы поют,
А славы-де поют да старину скажут.