Особенно показательна условность в изображении поведения людей в известных ситуациях: татарский царь доверяет Василию Игнатьевичу свои войска, причем делает это трижды; князь Владимир отправляется в кабак, чтобы привлечь к борьбе с татарами богатыря-пьяницу; татарский царь, чтобы вернуть дань, садится с русскими послами за шахматную доску... Следует подчеркнуть, что имеет место не просто нарушение правдоподобия обстоятельств, но что в былинах им последовательно противостоят ситуации, мотивы, поведение, эпически организованные, эпически осмысленные, заданные.
Условность и фантастика ведут нас в специфический эпический мир, где господствуют свои представления о действительном, возможном, должном, свои отношения и нормы, свой язык общения. Время от времени в этот мир условности, фантастики вплетаются реалии, почти не претерпевшие трансформации, и это порождает особенный художественный эффект. Такова, например, психологическая подробность в былине о возвращении Добрыни на свадьбу своей жены, связанная с горестными переживаниями матери, никак не свыкнувшейся с мыслью о гибели сына, и там же — гневные слова Добрыни, укоряющего Алешу главным образом за то, что тот причинил столько горя матери богатыря. А как выразительно характеризует боярскую спесь эпизод в былине о Хотене, когда Часова жена в гневе обливает вином шубу матери Хотена, осмелившейся заговорить о возможности брака между их детьми. А с какой поэтической силой рисуются в былинах картины прихода татарских полчищ, обступающих Киев! Можно не сомневаться, что мы имеем дело с изображением реально увиденного.
В былинных текстах без труда обнаруживается некоторое количество реалий, так сказать, вторичного порядка, — то есть не связанных прямо с сюжетом, не всегда обязательных, располагающихся на периферии повествования, но тем не менее по-своему окрашивающих его: таковы штрихи северной русской или сибирской природы (покрытые валунами поля, речные и морские мели — «лудья»), реалистические детали одежды, вплетающиеся в почти сказочные описания, обстановка крестьянского жилища, орудия труда и т. д.[34] Эпос оказывается до известной степени открыт для реалий, но все же определяющим началом для него выступают условность и фантастика, которые сами выдаются за реальность. Убежденная вера в полную правдивость изображаемого и происходящего в былинах (и вообще в героическом эпосе) определяет и отношение к ним певцов и эпической среды в целом. Сомнения в возможности описываемого снимались неизменно одним: все это было некогда, в былинные времена, когда жили и действовали богатыри.
Эпическая вера отчасти сродни вере мифологической — она опирается, в частности, на убеждение, прочно коренившееся в народной среде, что многое в природе и в истории произведено богатырями. Единичные исторические реалии также могли включаться в эпос, не меняя характерных для него исторических позиций по существу: все дело было в том, что эпос не касался реального движения государственной истории, политических конфликтов, свойственных феодальному обществу, — он строил свою историю, во многом противостоявшую реальной, исправлявшую ее ошибки и несправедливости, отвечавшую народным чаяниям, но и заключавшую существенные для народа проблемы (народ и власть, Русская земля и иноземные враги, социальные конфликты и пути их преодоления, нравственные основы жизни, устроение семейной жизни и др.). В большинстве былинных сюжетов, как говорилось, можно найти и следы мифологических представлений, и их отрицание, трансформацию применительно к новым историческим обстоятельствам народной жизни. Былина может начаться как «исторический» рассказ, затем незаметно наполниться мифологическими реминисценциями, а завершиться снова в рамках исторического повествования. Но столь же обычным для былинных сюжетов является слияние в них исторического и мифологического в такой мере, что отделить одно от другого оказывается просто невозможным.
Развитие эпоса шло, по-видимому, в направлении ко все большему ослаблению мифологических связей и усилению собственно исторического начала, но не в его реальном воплощении, а в формах обобщенно-эпических, с обязательным преобладанием условности и фантастики. В этом смысле показательны былины о татарском нашествии: здесь мифологические элементы минимальны (по сравнению с былинами о борьбе богатырей с чудовищами, со змеями, с волшебными силами и др.), но, как уже отмечалось выше, тема отпора нашествию и спасения Русской земли от гибели решена в них принципиально по-своему, в сюжетах, никак летописными свидетельствами не поддерживаемых, а главное — на основе концепции богатырства, составляющей самую сердцевину идеологии героического эпоса.
34
См.: