Переход от классического типа к «позднему» знают и другие национальные фольклорные традиции: наряду с классической юнацкой песней у южных славян возникли гайдуцкий эпос, черногорский эпос и др.
Отчасти независимо от былин, отчасти в русле общей эпической традиции сложились, заняв свое видное место в русском песенном эпическом фольклоре, баллады как специфический тип эпоса.
Если общая картина истории русского классического эпоса на фоне историко-типологического развития эпического творчества в целом относительно ясна, то история отдельных былин остается во многом загадочной и спорной. Предположения о позднем возникновении отдельных сюжетов не лишены оснований. Считается, например, что весь цикл былин об Илье Муромце сложился далеко не сразу, что отдельные сюжеты возникли (или прикрепились к ставшему популярным богатырю) сравнительно поздно.
Говоря о разновременности появления отдельных сюжетов, следует все же иметь в виду, что эпическое творчество на протяжении веков питалось едиными традициями, общим запасом мотивов и поэтических элементов, и любая «поздняя» былина естественно включалась в общий состав былин, обнаруживая характерные связи с традицией архаического типа и тенденции исторического плана. Исследователи выявили в ряде сюжетов былин отголоски знакомства их создателей с элементами средневековой культуры — книжными сказаниями, христианскими мотивами, еретическими учениями. Если же обратиться к бытовой стороне жизни, отраженной (или сконструированной) в былинах, то по крупицам можно собрать любопытный материал, характеризующий знания, представления и фантазию эпической среды, творившей и хранившей эпос: здесь есть картины быта княжеского, придворного, боярского, купеческого, монастырского, крестьянского (в его локальных вариациях), воинского, дипломатического; жилище (вернее — его отдельные элементы), одежда, вооружение, конское снаряжение, утварь, посуда; отношения в семье, между родственниками; этикет княжеского двора и встреч в поле, формы воинских поединков, поведения в бою, при победе или поражении и т. д. Все это предстает в былинах в единстве, с трудом поддающемся (а чаще — вовсе не поддающемся) дифференциации: перенесенное из реальных наблюдений, подвергшееся трансформации, хотя и имеющее в основании нечто реальное; созданное фантазией, вымышленное — с опорой на миф или сказку, перенесенное из архаического эпоса.
6
Мы подошли к вопросу, издавна занимавшему науку: кто создавал былины, в какой социальной среде надо искать их творцов? Отвечая на этот вопрос, нужно прежде всего вспомнить о роли сказителей-крестьян, которые явились хранителями эпической традиции, сберегли былины, донесли до нас это великое искусство.
В прошлом ученые буржуазной школы, склонные не верить в творческие способности народных масс, выдвинули теорию, согласно которой северные крестьяне переняли остатки живой былинной традиции от певцов, принадлежавших к верхам русского общества, творивших в княжеской среде и для нее. В крестьянской среде этот феодальный эпос не мог найти благоприятной почвы и постепенно затухал, искажался. Так называемая историческая школа в русской науке видела задачу в том, чтобы восстановить первоначальный облик этих песен, вернуть им их историческое содержание, понять их в связи с событиями летописной истории. Теория аристократического происхождения былин и теория первоначального конкретно-исторического характера их шли бок о бок.
В трудах советских исследователей было показано, что крестьянская точка зрения, так ярко и последовательно отраженная в былинах, не есть по́зднее привнесение и искажение, но органична для них. С другой стороны, было достаточно убедительно обосновано положение, согласно которому былины, известные нам по записям XVII—XX веков, не являются результатом качественных преобразований некоего предшествующего былинного исторического эпоса: древнерусская былина и та былина, которую мы знаем, — принципиально одно и то же, хотя, разумеется, поздние тексты несут в себе следы разнообразных изменений.[42]
Можно ли представить былины — какими мы их знаем — исполняемыми в княжеских дворцах, в присутствии самого князя и «бояр толстобрюхиих», о которых так нелестно в них говорится, или в присутствии княжеской дружины, о которой былины вообще не упоминают, за редкими исключениями, а если и упоминают, то опять-таки без особого уважения? У княжеско-дружинной среды был другой эпос — следы его улавливаются в «Слове о полку Игореве», в рассказах летописей: это были песни, славившие победы князей и оплакивавшие их гибель, воспевавшие подвиги дружинных военачальников и «своих» богатырей. В таких песнях героика и патриотический дух неизбежно получали феодальную окраску. Былины лишь в малой степени могли перекликаться с феодально-дружинным эпосом, в целом же противостояли ему по всему своему содержанию, по направленности, по характеру историзма.
42
См. об этом: