Выбрать главу
Пошел-то собака из застолья вон, Да сам говорил-де таковы речи: «Ты будь-ка, Олёша, со мной на полё». 120 Говорит-то Олёша Попович-от: «Да я с тобой, с собакой, хоть топере готов». Говорит-то Екимушко да парубок: «Ты ой есь, Олёшенька названой брат! Да сам ли пойдешь али меня пошлешь?» Говорит-то Олёша нынь Попович-от: «Да сам я пойду, да не тебя пошлю, — Да силы у тя дак есь ведь с два меня». Пошел-то Олёша пеш дорогою, Навстрету ему идет названой брат, 130 Названой-от брат идет Гурьюшко, На ногах несет поршни кабан-зверя, На главы несет шелон земли греческой{45}, Во руках несет шалыгу подорожную, — По весу была шалыга девяносто пуд, — Да той же шалыгой подпирается. Говорит-то Олёшенька Попович-от: «Ты здравствуй, ты мой названой брат, Названой ты брат да ведь уж Гурьюшко! Ты дай мне-ка поршни кабан-зверя, 140 Ты дай мне шолон земли греческой, Ты дай мне шалыгу подорожную». Наложил Олёша поршни кабан-зверя, Наложил Олёша шолон земли греческой, В руки взял шалыгу подорожную, Пошел-то Олёша пеш дорогою, Да этой шалыгой подпирается. Он смотрел собаку во чистом поле, — Летаёт собака по поднебесью, Да крылья у коня нонче бумажноё. 150 Он втапоры, Олёша сын Попович-от, Он молится Спасу вседержителю, Чудной мати божей Богородице: «Уж ты ой еси, Спас да вседержитель наш, Чудная есть мать да Богородица! Пошли, господь, с неба крупна дожжа, Подмочи, господь, крыльё бумажноё, Опусти, господь, Тугарина на сыру землю». Олёшина мольба богу доходна была — Послал господь с неба крупна дожжа, 160 Подмочилось у Тугарина крыльё бумажноё, Опустил господь собаку на сыру землю. Да едёт Тугарин по чисту полю, Крычит он, зычит да во всю голову: «Да хошь ли, Олёша, я конем стопчу, Да хошь ли, Олёша, я копьем сколю, Да хошь ли, Олёша, я живком сглону?» На то-де Олёшенька ведь вёрток был, — Подвернулся под гриву лошадиную{46}. Да смотрит собака по чисту полю, 170 Да где-де Олёша нынь стопта́н лежит, — Да втапоры Олёшенька Попович-от Выскакивал из-под гривы лошадиноей, Он машот шалыгой подорожною По Тугариновой-де по буйной головы, — Покатилась голова да с плеч, как пуговица, Свалилось трупьё да на сыру землю. Да втапоры Олёша сын Попович-от Имаёт Тугаринова добра коня, Левой-то рукой да он коня дёржит, 180 Правой-то рукой да он трупьё секёт, Рассек-то трупьё да по мелку часью, Разметал-то трупьё да по чисту полю, Поддел-то Тугаринову буйну голову, Поддел-то Олёша на востро копье, Повез-то ко князю ко Владимиру.
Привез-то ко гриденке ко светлоей, Да сам говорил-де таковы речи: «Ты ой есь, Владимир стольно-киевской! Буди нет у тя нынь пивна котла — 190 Да вот те Тугаринова буйна голова; Буди нет у тя дак пивных больших чаш — Дак вот те Тугариновы ясны очи; Буди нет у тя да больших блюдищов — Дак вот те Тугариновы больши ушища».

ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ{47}

Матушка Добрынюшке говаривала, Матушка Никитичу наказывала: «Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич! Ты не езди-тко на гору Сорочинскую{48}, Не топчи-тко там ты малыих змеенышов, Не выручай же по́лону там русского, Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки{49}; Тая река свирипая, Свирипая река, сама сердитая, — 10 Из-за первоя же струйки как огонь сечет, Из-за другой же струйки искра сыплется, Из-за третьеей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит, да сам со пламенью». Молодой Добрыня сын Никитинич Он не слушал да родителя тут матушки, Честной вдовы Офимьи Олександровной, — Ездил он на гору Сорочинскую, Топтал он тут малыих змеенышков, Выручал тут полону да русского, 20 Тут купался да Добрыня во Пучай-реки, Сам же тут Добрыня испроговорил: «Матушка Добрынюшке говаривала, Родная Никитичу наказывала: „Ты не езди-тко на гору Сорочинскую, Не топчи-тко там ты малыих змеенышев, Не куплись, Добрыня, во Пучай-реки; Тая река свирипая, Свирипая река, да е сердитая, — Из-за первоя же струйки как огонь сечет, 30 Из-за другоей же струйки искра сыплется, Из-за третьеей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит, да сам со пламенью». Эта матушка Пучай-река — Как ложинушка дождёвая“». Не поспел тут же Добрыня словца молвити, — Из-за первоя же струйки как огонь сечет, Из-за другою же струйки искра сыплется, Из-за третьеей же струйки дым столбом валит, Дым столбом валит, да сам со пламенью. 40 Выходит тут змея было проклятая, О двенадцати змея было о хоботах{50}: «Ах ты мо́лодой Добрыня сын Никитинич! Захочу я нынь Добрынюшку цело́ сожру{51}, Захочу Добрыню в хобота возьму, Захочу Добрынюшку в полон снесу». Испроговорит Добрыня сын Никитинич: «Ай же ты змея было проклятая! Ты поспела бы Добрынюшку да за́хватить, В ты пору́ Добрынюшкой похвастати, — 50 А нунчу Добрыня не в твоих руках».    Нырнет тут Добрынюшка у бережка,    Вынырнул Добрынюшка на другоём.    Нету у Добрыни ко́ня доброго,    Нету у Добрыни ко́пья вострого,    Нечем тут Добрынюшке поправиться.    Сам же тут Добрыня приужахнется, Сам Добрыня испроговорит: «Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка». Лежит тут колпак да земли греческой{52}, 60 А весу-то колпак буде трех пудов. Ударил он змею было по хоботам, Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов, Сбился на змею да он с коленками, Выхватил ножищо, да кинжалищо, Хоче он змею было поро́спластать, — Змея ему да тут смолилася: «Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич! Быдь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат{53}, Я теби да сёстра меньшая. 70 Сделам мы же заповедь великую: Тебе-ка-ва не ездить нынь на гору Сорочинскую, Не топтать же зде-ка маленьких змеёнышков, Не выру́чать полону да русского; А я теби сестра да буду меньшая, — Мне-ка не летать да на святую Русь, А не брать же больше полону да русского, Не носить же мне народу христианского». Отсла́бил он колен да богатырскиих. Змея была да тут лукавая, — 80 С-под колен да тут змея свернулася, Улетела тут змея да во кувыль-траву. И молодой Добрыня сын Никитинич Пошел же он ко городу ко Киеву, Ко ласковому князю ко Владимиру, К сво́ей тут к родители ко матушки, К честной вдовы Офимьи Олександровной. И сам Добрыня порасхвастался: «Как нету у Добрыни коня доброго, Как нету у Добрыни копья вострого, 90 Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле».