Каково же соотношение всех текстов друг к другу, и можно ли всех их вытянуть в единый ряд, установив генетическую связь их друг с другом? Это не представляется возможным. Несомненно, были еще не известные нам промежуточные звенья, и каждый из текстов являлся копией с копии. Можно лишь наметить большую или меньшую близость отдельных текстов друг другу в некоторых эпизодах или в целом, и примерно представить отдельные этапы литературной истории той редакции, которая однажды была занесена на бумагу и затем распространилась во многих копиях.
Ни один из текстов «себежской» редакции не сохранил стихотворного склада в той мере, в какой мы это видели в текстах, содержащих другие сюжеты. Стихи или не выделяются совсем, или ощущаются лишь в отдельных частях, в одних текстах чаще, в других реже. Речь, правда, ритмична, но так, как бывает ритмична в устных сказках и побывальщинах. Нет никакого сомнения, что здесь мы имеем прозаический пересказ содержания определенной былины.
В полной мере прозаическими произведениями являются тексты «черниговской» версии. Если «себежские» варианты, хотя и излагают сюжет прозой, сохраняют все же некоторые следы стихотворного склада, таковые совершенно отсутствуют в «черниговских», за исключением Забелинского списка. В нем можно выделить и отдельные стихи и небольшие стихотворные фрагменты, хотя в целом это — прозаическое повествование, к тому же со значительным числом чисто книжных выражений.
Прозаическая природа всех «себежских» и «черниговских» текстов легко устанавливается при внимательном их чтении. Но следует определить еще самый характер прозаического пересказа. Есть ли это прозаическая передача былины с точным сохранением всего хода повествования, всей композиции, образов, фразеологии былины, или это уже литературная обработка былинного сюжета, «повесть» на былинные мотивы?
Вопрос может быть решен только на основе изучения соотношения рукописных текстов с устной традицией, отраженной в записях XVIII—XX веков от народных исполнителей былины.
Все «себежские» варианты, не включающие рассказ об исцелении Ильи-сидня (наст. изд., №№ 1—9), начинают повествование с указания, что из Мурома в Киев, к князю Владимиру, едет, отстояв воскресную заутреню, богатырь Илья Муромец. Выезжая, он кладет завет — в продолжение всего пути не вынимать из ножен сабли и на лук тетивы не натягивать. Князь Владимир при этом обычно именуется Всеславьевичем или Сеславьевичем. Так же начинают рассказ о первой поездке Ильи и те варианты «себежской» версии, которые этому рассказу предпосылают историю исцеления Ильи (наст. изд., №№ 10—12). Упоминание о заутрене используется в дальнейшем для подчеркивания исключительной быстроты поездки Ильи Муромца: князь Владимир не верит словам Ильи, что он выехал из Мурома в тот же день после заутрени (см., например, наст. изд., № 1, строки 65—67).
Большинство устных вариантов XVIII—XX веков начинают былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике так же, как и «себежские» варианты, сразу с выезда Ильи из Мурома, но обычно прибавляя упоминание о селе Корочаеве:
Наименование князя Владимира Сеславьевичем встречается только в одном варианте (Гуляев, № 1).
Изображение выезда Ильи Муромца после заутрени очень устойчиво в устных вариантах. При этом указывается и срок поездки, и, следовательно, уже в самом начале отмечена ее неимоверная быстрота: