То же мы видим и в передаче других эпизодов. Перекликаясь в некоторых частях с Архангельским вариантом, Калининский текст передает соответствующие места значительно подробнее и вносит новые детали в сюжет. Так, свой первый подвиг Илья Муромец совершает не под Себежем или Черниговом, а под Кинешмою. Пышнее изображена встреча жителями города Ильи Муромца после победы. Отказываясь остаться в городе и говоря, что он едет в Киев к князю Владимиру, Илья Муромец добавляет: «Непригоже мне жить у вас в замских городах». И. Ф. Голубев не без основания видит в этом выражении отзвук факта разделения Русской земли на опричнину и земщину при Иване IV. С серединой XVI века связывает текст также, по мнению И. Ф. Голубева, упоминание в конце повествования о станичниках, сообщающих о «незнаемых людях» не то из Рима, не то из Орды: введение сторожевой станичной службы относится к середине XVI века, в ту же эпоху особенно часты были нападения на Русь крымских татар и ногайцев (Голубев, стр. 245). Отсюда И. Ф. Голубев делает предположение о возможном восхождении Калининского варианта к неизвестному списку времени Ивана IV.
Обращает внимание наименование Соловья-разбойника Соловьем сыном Будимеровым (ср. с текстами №№ 5 и 6) и рассказ о пожаловании князем в богатыри Соловья и его сыновей. Это заставляет вспомнить, как справедливо о том говорит И. Ф. Голубев, известное письмо 1574 года оршанского старосты Филона Кмиты Чернобыльского кастеляну Евстафию Воловичу, где рядом с Ильей Муромцем упоминается Соловей Будимирович как богатырь-воин. «Не восходит ли наш список былины с Соловьем-разбойником сыном Будимеровым, ставшим богатырем, — пишет И. Ф. Голубев, — к той версии (выражение Н. С. Тихонравова), которая была известна Кмите Чернобыльскому?» (Голубев, стр. 246).
Отсутствие казни Соловья-разбойника Ильей Муромцем сближает текст с Архангельским списком и со всеми текстами «себежской» группы.
Особенный интерес вызывает разработка в Калининском списке сцены в палатах князя Владимира, выделяющая могучий образ Ильи Муромца рядом со сниженными образами князя и бояр. Резко подчеркивается неуважительное по отношению князя поведение Соловья: входя в палату, он кланяется Илье Муромцу, «а великому князю не бьет челом». На приказание князя засвистать, он дерзко говорит: «...Потешу я тебя, руку отторву и ногу вырву». От его свиста все бояре падают, а князь Владимир «в своем тереме со страху набегался». Эти детали сатирически освещают образ князя Владимира, сближая это место в Калининском списке с соответствующим эпизодом лучших устных вариантов.
Упоминаемые в тексте «поля туковы» не находят истолкования в словарях. И. Ф. Голубев высказал предположение: не собственное ли это имя, подобно выражению «Грязи Черные»? (Голубев, стр. 249). Не происходят ли «поля туковы» от слова «тук» — перегной?
15. История о славном и о храбром богатире Илье Муромце и о Соловье разбоинике. Печатается по рукописи ГИМ, Барсова 2399. Конец XVIII века. Впервые опубликована: Соколов, «Этнография», 1927, № 1, стр. 119—122. Рукопись описана: там же, стр. 117—119. Б. М. Соколов указывает старый номер (8), под которым рукопись в хранилище не значится. Упоминания о рукописи: Е. В. Барсов. Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси, т. I. М., 1887, стр. 415—416; А. Кирпичников. Поэмы Ломбардского цикла. М., 1873, стр. 158; Майков, стр. 4; Лобода, стр. 37; Соколов, «Этнография», 1926, № 1—2, стр. 103; Голубев, стр. 245.
Рукопись представляет собою тетрадь в 4º, на 6 листах белой однородной бумаги. По водяному знаку на лл. 2 и 5 — бумага 1774 года. (Тромонин, № 1004). Скоропись двух почерков, переплета нет, некоторые углы листов засалены. Сохранилась старая буквенная нумерация. Кроме «Истории», в тетради отрывок повести об Александре Македонском (лл. 5 об. — 6).
Текст «Истории» писан скорописью конца XVIII века на лл. 1—5. Заглавие написано более крупно. Некоторые слова из-за загрязнения углов нельзя разобрать, чернила выцвели. Последний лист полустерт. Начиная от слова «неприятеля» на строке 107, идет другой более крупный почерк. Текст полный. А. И. Кирпичников считает, что списан он с южнорусского оригинала (ук. соч., стр. 158). Б. М. Соколов, отмечая особенности языка текста, приходит к выводу, что «оригинал текста был великорусский, с явными признаками акающего говора», переписан же южнорусским писцом, некоторые особенности говора которого отражены в тексте («Этнография», 1927, № 1, стр. 118). Результатом непонимания писцом великорусских слов Б. М. Соколов считает такие написания, как «смерти неть» вместо «сметы нет»; «поставил их ко дисти», вместо «поставя их под мышки»; «и коня стрела стала рвать в косую сазень» вместо «калена стрела стала рвать в косую сажень» и др. (там же, стр. 119). Все эти примеры доказывают то, что рукопись является копией.