В трех «себежских» текстах победа Ильи Муромца над царевичами изображена «у морской пристани» (наст. изд., №№ 7—9), чего ни в одном из устных вариантов нет. Думаем, что следует согласиться с Л. Н. Майковым, что этот мотив «не принадлежит коренному сказанию, а составляет пример наращения» в процессе жизни текста в рукописной традиции, причем поводом к такому наращению явилось наименование царевичей «заморскими».[48]
Отсутствие казни Соловья, необычное для позднейших вариантов, оправдано тем, что нет и коварного умысла Соловья своим свистом убить Илью Муромца и окружающих. Такой конец мог вполне быть и в том устном варианте, который лег в основу записи. В остальном «себежские» варианты и по общей своей композиции, и по построению отдельных эпизодов очень близко соприкасаются с известной нам по устным записям традицией в разработке былины о Соловье-разбойнике. Основной идейный смысл сюжета — изображение могучего богатыря, совершающего важные для родины и народа подвиги, — полностью сохранен. Илья Муромец, как и в былинах, едет служить князю, не хочет оставаться в Себеже, преодолевает все препятствия на пути. Его не прельщает богатство, предложенное ему в Себеже. Приезд Ильи в Киев и его отношение к князю переданы по-былинному. Он не спрашивает разрешения у привратников, скачет прямо через стену. Он едет «не обсылаючи», шапку не снимает, никому не поручает своего коня. В его приезде чувствуется достоинство, сознание своего права войти к князю незваным. Сразу же назревает конфликт. Князь не верит Илье и довольно резко проявляет свое недовольство: «Что ты, Илья, бредишь?» Ответы Ильи полны достоинства и сознания своей правоты. Правда, конфликт несколько сглажен дальнейшим повествованием — князь с достоинством выдерживает свист Соловья. Таким образом, социальный мотив — противопоставление богатыря князю, так ярко разработанный в ряде устных вариантов XIX—XX веков, выражен здесь слабее, хотя и присутствует традиционный мотив недоверия.
Близки эти тексты к устной традиции и по фразеологии. Она явно былинная: «Гой (ой) еси ты, добрый молодец», «возговорит», «ответ держит», «говорит таково слово», «напущает на силу», «побил всю рать-силу великую», «как именем зовут», «как величают по отечеству», «вынуть ретиво сердце», «едет на двор — не обсылаючи и шапки не снимаючи», «и как будет», «и как едучи» и т. д. В ряде мест, как показало сопоставление, тексты сохранили характерные типические места, повторяющиеся былинные формулы и т. п. В текстах — обилие постоянных эпитетов: «вострая сабля», «крепкий лук», «седло черкасское», «калена стрела», «сильный могучий богатырь», «стремя булатное», «конь добрый», «оконенка хрустальная», «дорога широкая», «ретиво сердце», «ясны очи», «белы груди», «столы дубовые», «ествы сахарные» и т. д.; встречается традиционная былинная синонимия: «рать-сила», «скоро-наскоро». Язык текстов в большинстве случаев народный (правда, с известным налетом книжности в разной степени).
Все это говорит о том, что в основе «себежских» текстов краткой редакции лежит не литературная обработка былинного сюжета, не повесть на былинные мотивы, а прозаический пересказ былины, отразивший стремление точно следовать за композицией, стилем и складом былины в той обработке, которую автор первоначального текста слышал или знал.
Этот прозаический пересказ получил в рукописной традиции своеобразную литературную жизнь.
Наиболее близки к прототипу тексты №№ 1—3, которые имеют заглавие «Повесть». Но ни один из них нельзя считать точно повторяющим прототип, так как в каждом есть особенности, которые в других текстах данной редакции не повторяются. Разночтения, впрочем, не вносят существенных различий. Все эти тексты настолько близки к устной традиции, а вмешательство книжника в них настолько незначительно, что их можно считать пересказами былины, довольно хорошо ее сохраняющими.
Если тексты «Повестей» различаются друг от друга незначительными деталями, то в других текстах краткой редакции обнаруживается уже активное вмешательство книжника. Об этом свидетельствует текст «Сказания» (ГПБ, Титова 1994; наст. изд., № 6). Сопоставление его с другими текстами показывает, что автор-редактор опирался на текст «Повести», близкий тем, что дошли до нас. Совпадая в основном со всеми краткими текстами, в начале «Сказание» ближе к «Повести» ГПБ, Q. XVII. 194 (№ 1), но потом начинает обнаруживать сходство с текстом ГПБ, O. XVII. 57, Буслаева 92 (наст. изд., № 2). В «Сказании» находим фразу — «Много, государь, твоего жалованья», кланяется Илья в Киеве не только князю, но и княгине и т. д., что свойственно только тексту № 2. Оригинал «Сказания» был близок, но не тождествен тексту № 2. Взяв за основу текст, близкий «Повести» № 2, сохранив сюжет, композицию, близость народному творчеству, свойственные «Повестям», автор «Сказания» распространил текст, добавил некоторые детали, например, речь Ильи перед тем, как он вынул саблю. Но самое существенное изменение сделано в описании пребывания Ильи в Киеве. Кроме обычных вопросов князя Соловью и ответа Соловья, тут добавлено: «Ои еси ты, Соловеи разбоиник Будиморович! Ты ли еси дороги широкое держал, реку Смородину засви[с]тывал мне своим разбоиническим посвистом?» Ответ держит Соловеи-разбоиник: «Свет государь князь Владимер! Я де славен разбоиник, мужика сын нар[о]читова, я держал реку Смородину, а запер дороги широкия; свистывал я своим разбоиническим посвистом, и от моего посвиста никаков молодец на коне не усеживал и конем не владел. А ныне де я, государь, не твои холоп». Можно предположить, что автор «Сказания» знал какие-то рассказы или былины, в которых Соловей представлялся как человек, богатырь, сын мужика. Под влиянием этих рассказов он и решил уточнить образ Соловья. В «Повестях» Соловей — и человек, и чудовище, в «Сказании» он — человек. И это не случайное изменение, не случайная вставка. Автор «Сказания» и в заглавии поставил Соловья на первое место: «Сказание о Соловье разбоинике...» Обычно в заглавии на первом месте — Илья. Возможно, чтобы отличить свой текст от оригинала, автор назвал его не «Повесть», а «Сказание».