Выбрать главу

Калининский вариант имеет много своеобразных особенностей. Он пространно описывает встречу в освобожденном городе, называемом, между прочим, не Себежем, а Кинешмою; по приезде в Киев Илья идет в церковь. Выходя из нее, видит князя, кланяется ему в землю. Князь Владимир, узнав, кто он и откуда, зовет его на пир. Далее повествование развивается примерно в плане «себежских» вариантов, причем недоверие князь Владимир высказывает дважды: после сообщения о том, что Илья приехал из Мурома после заутрени, и после рассказа о победе над Соловьем-разбойником. Соловей на дворе князя не привязан к стремени, а стоит возле коня и держит его по приказу Ильи Муромца. Соловей именуется Будимеровым (также и в предшествующем эпизоде). Князь зовет его в терем, Соловей отказывается: «...не тебе я служу, тебя я и не слушаю». Идет в терем по приказу Ильи, грубо держит себя с князем, свистит только после третьей чары вина. Падают бояре, князь Владимир «со страху набегался». Таким образом, сцена в палатах у князя Владимира разрабатывается в социальном плане противопоставления богатыря и князя, образ которого получает сатирическое освещение; заканчивается Калининский вариант тоже пространным рассказом о привозе сыновьями Соловья златой казны и о пожаловании их князем Владимиром вместе с самим Соловьем-разбойником в богатыри.

Значительные отличия текстов друг от друга, оригинальные черты каждого из них не позволяют, несмотря на бесспорную общность начальной части, возводить их к единому оригиналу. В Архангельском варианте скорее всего можно видеть сжатое переложение «себежской» редакции с некоторыми существенными изменениями и с включением в качестве начальной части одного из вариантов легенды об исцелении, получивших, очевидно, в это время хождение. В своей центральной части текст Архангельский, как и «себежские» варианты, сохранил характерные былинные выражения и явные следы стихотворного ритма.

Калининский вариант по языку и стилю стоит дальше от былинного строя, чем многие другие старинные записи. Былинные обороты встречаются реже, но и специфический книжный налет в речи незначителен, даже в начальной части — об исцелении, которая в отличие от текстов №№ 10—13, где эта часть насыщена церковнославянской лексикой, имеет характер сказа.

Некоторые особые эпизоды и детали находят соответствие в устных вариантах, как например привоз сыновьями Соловья «воровской казны». Усиление социального мотива — противопоставление Ильи Муромца князю Владимиру — вообще в духе устной эпической традиции, но выражено своеобразно и могло быть личным привнесением писца.

Происхождение текста неясно. В нем несомненные следы литературной, редакторской работы, но она, вероятно, была произведена на каком-то этапе переписки записи-пересказа устного произведения в ином варианте, чем тот, который был исходным для «себежских» текстов. Возможно, что в таком первоначальном пересказе уже был рассказ об исцелении, поскольку в тексте нет того стилевого разрыва между двумя частями, который наблюдается в текстах №№ 10—13.

7

Вопрос о природе и происхождении текстов «черниговской» группы осложнен тем, что, кроме сюжета о Соловье-разбойнике, в них имеется отражение темы Ильи-сидня, включен как первый подвиг Ильи Муромца рассказ о встрече его с разбойниками и присоединено изложение сюжета об Илье Муромце и Идолище Поганом. Перед нами сложная композиция, объединяющая несколько сюжетов об Илье Муромце, известных в устной традиции. Сопоставление с былинами устанавливает, с одной стороны, многие прямые соответствия, с другой — раскрывает и значительную долю работы книжника, протекавшей в определенном направлении.

Как было указано выше, «черниговская» версия представлена двумя редакциями, краткой и распространенной; последняя известна лишь в одном списке Забелина 82 (наст. изд., № 26).

Тексты краткой «черниговской» редакции, именуемой нередко «лубочной», поскольку она получила широкое распространение в лубке на протяжении всего XVIII и XIX веков,[54] почти тождественны, разночтения в них незначительны, чаще всего это пропуск или искажение отдельных слов и фраз. Они имеются в каждом из текстов и легко заполняются и корректируются путем сопоставления этих текстов друг с другом. Из этого ясно, что данные тексты являются копиями, восходящими к какому-то не известному нам тексту, возможно и через некоторые промежуточные звенья.

вернуться

54

Самый ранний из известных текстов с этим сюжетом в лубке, гравированный на меди, относится, по определению Д. А. Ровинского, к первой половине XVIII века (Ровинский, I, стр. 1).