Едва очнувшись от потрясения, переполненная ужасом, Марни, не раздумывая, бросилась туда, где, как она думала, находилась сейчас эта страшная, эта чудовищная машина. Подбежав к месту катастрофы, она не сразу увидела и осознала ситуацию.
Только приблизившись к машине «Скорой помощи», она заметила Гая. Он стоял у одной из распахнутых дверей машины, левой рукой держась за правое плечо. Все его внимание было приковано к искореженной груде металла — тому, что осталось от машины.
Марни увидела его в практически неповрежденном серебристом огнеупорном костюме, в защитном шлеме на голове и потеряла всякий контроль над собой. В порыве охватившей ее ярости она бросилась на него.
— Ты — глупец, безумец! — закричала она, ее пронзительный голос немедленно заставил его резко повернуть голову. Он увидел, что она в гневе и слезах бежит на него.
— Марни! — Он протянул вперед свою левую руку, как бы пытаясь ее успокоить. — Все в порядке.
Но она не слушана. Ярость душила ее. И издав нечто похожее на звериное рычание, она бросилась на него. Она била его кулаками, а по щекам текли слезы, глаза почти ничего не видели от охватившего ее гнева. Она гневалась на его спокойствие, на его постоянную удачу, на то, что он так уверен в себе, на то, что он так однозначно цел и невредим.
Гай пытался остановить ее, схватил за руки, но они мелькали с молниеносной скоростью, а он еще не оправился после крушения. Она зацепила его правое плечо, он вскрикнул и инстинктивно отпрянул.
Потом кто-то схватил ее сзади. Какой-то другой голос пытался ее остановить.
— Миссис Фрабоса! — резко произнес этот голос. — Он ранен, вы не должны…
— Отпустите ее, — каким-то не своим голосом сказал Гай.
Марни уже рыдала. Громкие душераздирающие рыдания напоминали отчаяние ребенка.
— Отпусти ее, Том.
— Но она…
— Отпусти.
Мужчина отпустил ее и отступил, но был готов, несмотря на слова хозяина, схватить ее, если она попытается опять наброситься на Гая. Но Марни уже выплеснула все, что было в ней. Не осталось ничего, кроме глубокой душевной боли. Она опустилась на колени на мокрую после дождя землю.
Теперь Гай смотрел только на нее. Она выглядела трогательно — в изодранных джинсах, с грязными голыми ногами, спутавшимися волосами, дрожащими руками. Чтобы унять дрожь, ей пришлось сцепить руки и положить их на колени.
Гай что-то тихо пробормотал, пытаясь расстегнуть застежку своего шлема.
— Черт побери, Том, проворчал он. — Помоги-ка мне.
Он нетерпеливо ждал, пока Том справится с застежкой. Обоих мужчин теперь больше волновало состояние Марни, чем машина или раны Гая.
— Это шок, — произнес Том. — Она, должно быть, подумала…
— Я знаю, что она подумала, сурово оборвал его Гай.
Шлем наконец сняли, а потом и белую огнеупорную шапочку, которую он всегда надевал под него.
— Иди к машине, — сказал он Тому, бросив ему шлем и шапочку.
Потом опустился на колени перед Марни, пытаясь загородить ее от сочувствующих взглядов, которые бросали на нее остальные механики. Но не осмеливался прикоснуться к ней — ждал, пока она выплачется.
Спустя некоторое время он тяжело вздохнул и оглянулся на обгоревшие останки автомобиля, от которых теперь поднимался пар. Ему на щеку упала первая капля дождя, и когда он хотел вытереть ее, обрушился ливень, в считанные секунды промочивший всех до нитки.
— Если больше не горит, то возвращайтесь домой и сообщите отцу, что со мной все в порядке, — сказал он механикам.
Они быстро пошли, довольные тем, что им не надо торчать под дождем. Их только одолевало любопытство, почему Гай сидит на коленях перед своей женой и ничего не делает, чтобы либо успокоить ее, либо укрыть от потоков воды.
Они уехали в красной машине «скорой помощи». Гай холодно и хмуро наблюдал за тем, как они уезжают. Потом повернулся к Марни и, все еще не дотрагиваясь до нее, заговорил. Он говорил спокойным ровным голосом, в котором почти не было эмоций. И она замолчала. Она сидела на коленях рядом с ним и слушала, а сердце разрывалось от боли.
— Знаешь, — начал он, — когда я в первый раз тебя увидел, увидел здесь во дворе, за домом, я подумал про себя: «О боже, вот она. Вот та, кого я ждал столько лет!» Я хотел схватить тебя и больше не выпускать. Но когда я так стоял и просто впитывал твой образ, я понимал, что ты самое невинное существо из всех, кого я когда-либо видел. И отдавал себе отчет, что нельзя слушаться моих привычных инстинктов. Я был для тебя слишком стар — не только по возрасту, — он тяжело вздохнул, — но по опыту, который имел за плечами. По прожитой жизни. Я слишком много сделал, слишком много видел и, господи помоги, перепробовал слишком много ролей, чтобы осмелиться всем этим испачкать тебя. А у тебя был особый инстинкт самообороны. Инстинкт, который предупреждал тебя, что опасно иметь дело с таким циником, как я. Ты отторгала меня, Марни, с того самого момента, как наши глаза встретились.