— Там ваша, шестнадцатая! — и махнул рукой.
Ветлугина словно пружинами подбросило. Машина, их машина, та самая, на которой Анохин и Горячев, попала в беду! Курносое, доброе лицо его посуровело. Брови сдвинулись у переносицы, безмятежно-синие глаза тревожно сощурились, на щеках обозначились желваки от стиснутых зубов. Не раздумывая, он вскочил на проходивший мимо тягач.
Сильный стремительный танк под номером 16 с надписью «За нашу Советскую Беларусь!» одним из первых, ведя огонь с ходу, атаковал противника. Он разметал проволочные заграждения и, раздавив пушку, целившуюся, но не успевшую выстрелить в него, стал поливать огнем вражеские окопы.
День был знойный и долгий. Бой то утихал, то разгорался, и «тридцатьчетверку», гордо несущую на своей броне боевой лозунг, видели во многих местах сражения.
Если бы нашелся летописец, задавшийся целью запечатлеть для истории действия «тридцатьчетверки» под номером 16, он смог бы занести в книгу истории много всяких славных дел, совершенных экипажем этой машины для человечества. Она билась с фашистскими танками, перебрасывала десантников и, как уже ранее было сказано, поливала огнем фашистские окопы. Но Горячеву с Анохиным и новому башенному стрелку, назначенному на машину вместо Ветлугина, было тогда не до подсчета содеянного ими. Лишь потом, выйдя из боя, на отдыхе, они смогли, подсказывая друг другу, с трудом припомнить все, как было. Например, они долго не могли установить, откуда ударила та злосчастная пушка, снарядом которой повредило мотор. Как они не заметили пушку раньше? Во всяком случае после этого выстрела танк уже не мог двигаться. Они выбрались из машины через нижний люк и залегли под ней.
Это было в пространстве, еще не занятом нашими войсками, но уже освобожденном от врага.
Было очень душно. День выдался безветренный, и от машины, раскаленной солнцем, шел тяжкий жар. Горячев скинул шлем, вытер рукавом вспотевшее лицо.
— Все-таки надо выбираться.
— А как? — спросил Анохин, заглянув ему в глаза.
Ветлугин сразу узнал свою машину, хотя до нее было не меньше километра. Ее грозное орудие было развернуто в сторону врага, готовое, казалось, к новым схваткам.
— Тихо там, — оказал Ветлугин.
Пехотный офицер, стоявший рядом, передавая ему бинокль, проговорил:
— Там, под танком, ничего не замечаете?
Ветлугин плотно прижал бинокль к глазам и после напряженного молчания вздохнул:
— Ничего.
— Машину вам не вытащить до ночи, — сказал офицер.
— Как это до ночи? — спросил Ветлугин.
— К ней не подобраться. Далеко больно он вклинился, один.
— Нет, — раздумчиво глядя вперед, покрутил головой Ветлугин. — До ночи ждать невозможно. — Он перевел внимательный взгляд на офицера и спросил:
— А если что — помочь сможете?
Офицер подумал, потом ответил:
— Огня у нас хватит.
— Ну, и то ладно, — сказал Ветлугин.
Оврагом они подогнали тягач еще ближе к танку. До него теперь оставалось метров пятьдесят.
— Ну и что? — спросил водитель.
— Ничего, — сказал Ветлугин. — Теперь только трос дотащить до них — и готово. Вяжи-ка веревку к моему поясу, а другой конец ее к тросу.
— А может, подойдем, когда смеркнется?
— Нет, — твердо отрезал Ветлугин. — Ждать я не могу. В каком они там состоянии, ребята, ты знаешь?
— Да что говорить! — вздохнул водитель.
— Ну, вяжи к поясу…
Танкисты давно уже наблюдали за человеком, вдруг появившимся из какой-то земной складки и с невероятным упорством ползшим теперь под пулями к их танку.
— Видно, отчаянный парень, — сказал Анохин. — Лезет прямо в огонь.
Но человек полз, то появляясь, то снова исчезая в траве.
Когда рядом с ним разорвались, взметая землю, мины, Анохин сказал:
— Все.
После взрыва они стали всматриваться туда, где роилась пылью вздыбленная земля. Человека там не было. Его вообще нигде не было видно.
— Что же это? — проговорил Анохин.
— Чего это он себя… из-за нас… — Горячев не договорил. Выбравшись откуда-то на поверхность израненной снарядами земли, к их машине опять потянулся по траве упрямый измазанный пылью человек.