Бой продолжался до полудня, и мы основательно устали. Сзади нас, посреди деревеньки, пылала почти совсем новая изба. Койнов, оглянувшись, с беспокойством спросил у Лабушкина, пробовавшего утром пиликать на аккордеоне:
— Ты где аккордеон-то оставил, не в той избе, что горит?
— Как раз в той, — ответил Лабушкин. — Надежно горит.
— Вот и сделали подарочек артисту, — осуждающе глядя на него, проговорил Койнов.
— А я знал, что ее снарядом подожгут, эту избу? — обиделся Лабушкин. — Пушке вон ни черта не делается, стоит себе и стоит, а избу, пожалуйста, в костер превратили. Я тоже в этом виноват?
Между деревенькой и окопами, на пригорке, видная отовсюду, стояла захваченная Лабушкиным пушка: в нее действительно не попало до сих пор ни одного осколка.
В полдень фашисты сделали небольшой перерыв, мы воспользовались этим, подровняли окопы, подтащили боеприпасы, отправили в тыл раненых. Повара даже успели раздать обед. Мы только съесть его не успели, так как опять началась артиллерийская обработка нашего переднего края и фашисты пошли в контратаку. Теперь среди них, покачиваясь и стреляя на ходу, полз танк.
Фашистов, бежавших на нас пешими, мы положили на пашне, но танк продолжал ползти, пули не брали его, и у нас осталась надежда только на гранаты. Мы ждали, когда он перевалит через окопы, чтобы ударить сзади по его мотору, по гусеницам и другим уязвимым местам. Но случилось такое, что мы сразу и не поняли. Танк вдруг круто развернулся и, густо задымив, на самой предельной скорости помчался вдоль окопов.
— Глядите, задымил! Подбили! — закричал Лабушкин. — Надежно!
Сзади нас, возле пушки, орудовал какой-то солдат. Вот он, не торопясь, прицелился снова, и танк, закрутившись на месте, стал.
Скоро фашистская контратака захлебнулась, и над окопами воцарилась тишина.
Возле пушки спиной к нам сидел незнакомый человек, бинтуя индивидуальным пакетом пораненную руку. Гимнастерка его была разорвана и перепачкана кровью. Подбежав, мы узнали в нем артиста Петрова.
— Помогите-ка, товарищи, — сказал он. — За аккордеоном вот пришел. Трудновато было?
— Да что говорить! — отозвался Койнов, бинтуя ему руку. — Знамо дело, трудновато.
— А аккордеона-то ведь нету, — смущенно сказал Береговский. — В избе сгорел. Не доглядели.
— Ну, что ж, — Петров посмотрел на пылавший танк. — Эта штучка, пожалуй, стоит аккордеона, как вы думаете?
— Эх-ма! — вдруг воскликнул Лабушкин и, сорвавшись с места, побежал к окопу.
Вернулся он с вещевым мешком в руках, торопливо развязал тесемки и, вытащив из мешка свою губную гармошку, протянул ее Петрову.
— Возьмите вот. Хоть и не аккордеон, а все-таки…
— Глядите! — удивленно произнес Береговский. — Из нашего Лабушкина тоже, оказывается, скоро человек получится.
— Ладно тебе, — укоризненно проговорил Лабушкин.
— Спасибо, — Петров поднялся.
— И вам спасибо, — обрадованно заулыбался Лабушкин.
— Мне не за что, — и он пошел от нас прямо по полю, минуя деревеньку, посредине которой догорала изба, а в избе — перламутровый аккордеон.
— Ну, — спросил Береговский, в упор глядя на Лабушкина.
— А что «ну»? — ответил тот. — Советский человек, он всегда человек…
— А ты сомневался, значит?
— Не сомневался, а так… — и они любовно посмотрели вслед уходящему Петрову, бережно прижимавшему к груди раненую руку, уносившему в кармане плохонькую, расстроенную гармошку Лабушкина.
КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД!
Ночами на всем переднем крае было непривычно оживленно и многолюдно. К рассвету это оживление затихало, а вечером все начиналось снова. За передний край уползали саперы и разведчики. Увеличилось число наблюдательных пунктов: артиллерийских, пехотных, танковых. С дальних батарей приходили с лопатами группы солдат и отрывали для своих пушек огневые позиции. Почти беспрерывно осторожно шли люди со снарядами, минами, патронами, гранатами. Все это складывалось в нишах, невдалеке от переднего края или на самом переднем крае, распределялось по ротам, батареям, взводам.
Вот уже неделя, как всюду ночами, тайно от врага, готовилось наступление.
Летние ночи были коротки. С восходом солнца вся работа затихала, и только десятки стереотруб, перископов и биноклей продолжали внимательно следить за поведением противника, отыскивая его дзоты, укрытия, блиндажи, огневые позиции. Все это заносилось на карты и схемы.