— Вот, который вчера здесь был, — он нетерпеливо топнул ногой.
— Впереди.
— Где?
— Пойдемте, покажу.
Я вскарабкался по склону оврага и остановился возле входа в траншею, пропустив вперед генерала.
— Пригнитесь только.
Он надвинул фуражку поглубже на глаза и, ссутулясь, быстро пошел по траншее.
Лемешко встретил нас, доложил. Генерал, все еще хмурясь, молча прошел мимо него, долго глядел в перископ на фашистские окопы, потом, круто повернувшись, отрывисто, все тем же сердитым голосом спросил у меня:
— Кто отличился?
— Лейтенант Лемешко… — начал я, но генерал перебил:
— Адъютант, орден Красной Звезды!
Адъютант вытащил из сумки коробочку, передал ее генералу.
— От имени Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик награждаю вас орденом Красной Звезды! — торжественно произнес генерал, обращаясь к Лемешко, и, вручив ему коробочку с орденом, поцеловав его, совершенно ошалевшего от неожиданности, сказал:
— Молодец, поздравляю, — и повернулся ко мне. — Кто еще?
— Сержант Фесенко.
— Это не тот ли, который вчера вперед рвался? Давай его сюда.
Фесенко предстал перед генералом. Ему была вручена медаль «За отвагу».
Наградив семь человек, генерал сказал мне:
— Ну, пойдем в гости к тебе, орел.
И вот он веселый, довольный сидит за столом напротив Шубного, расспрашивает Макарова, где тот раньше воевал, удивляется:
— Как же это ты в истребителе помещался?
— Помещался, — смущенно говорит Макаров, — ничего…
Генерал задумывается, потом встает из-за стола, говорит:
— Внимание! — Мы все вытягиваемся, и в торжественной тишине Макарову вручается орден Красной Звезды.
Макаров растроган до слез и на радостях так жмет руку генерала, что тот даже приседает, смеется:
— С ума сошел! Ты же все пальцы передавишь мне! Вот и попробуй, награждай таких.
Я стою возле двери. Настроение у меня праздничное.
— Ну что, доволен, орел? — спрашивает меня генерал.
Я отвечаю утвердительно.
— Не хитри, — Кучерявенко щурится в улыбке. — Я же тебя насквозь вижу. — Побарабанив пальцами по столу, он поднимается, и… наступает моя очередь. Он сам прикалывает мне на грудь медаль «За отвагу».
— За смелость и решительность, — говорит он. — За то, что самостоятельно решаешь боевые задачи, за то, что прислушиваешься и к сержантам и к генералам… — Он весело подмигивает, — когда они, конечно, дело говорят, как вчера, например. Дело ведь мы с сержантом предложили тебе? — Вперед!
— Дело! — смеюсь я.
Он снова садится за стол, уже ворчливо, недовольно говорит:
— Ну, что же ты стоишь? Водки давай. Думаешь, я от тебя так уйду, не спрыснув награды?
Мне становится неловко. Дело в том, что водка-то у нас есть, целая фляга, а вот закусить нечем: одни сухари, обеда нам еще не приносили. Помявшись, я говорю об этом генералу.
— А сухари, это что тебе, не закуска? Давай сухари. Мы ведь солдаты.
Разливаем водку по кружкам, чокаемся, поздравляем друг друга, грызем сухари.
Вдруг блиндаж начинает содрогаться от разрывов снарядов. Наши лица настороженно вытягиваются. Я хватаю телефонную трубку. Отзываются все пулеметные взводы, артиллеристы, минометчики. Немцы бьют беглым огнем по расположению всей роты. Отдаю необходимые распоряжения, связываюсь с соседями, но у них тихо.
Через пятнадцать минут артналет прекращается.
— Видал? — спрашивает, прощаясь, генерал.
— Видал.
— Ну, то-то. Запомни: ты у него как кость в глотке, торчишь. Он тебя непременно будет или заглатывать, или выплевывать. А ты что?
— А я упрусь и — ни туда ни сюда!
— Правильно, только следи внимательнее. Знаешь, кто стоит перед тобой?
— Егеря.
— Вот. Следи. Они понаторели на всяких темных делах. В прошлом году они у меня целый взвод в боевом охранении вырезали.
Из батальона был получен приказ: мне ни на минуту не покидать переднего края без особого на то разрешения. Этот приказ принес старшина роты Лисицын. Он выпросил у начальника ОВС портного из батальонной мастерской и привел его с собою на передний край. Луговину, которую фашисты все время держали под обстрелом, они преодолели так: портной, кряхтя, неуклюже полз на четвереньках, а впереди него, заложив руки за спину, шествовал мой старик.
Старшина ни за что не хотел пригибаться.
— Буду я им, паразитам, кланяться! Я их еще в империалистическую и гражданскую бил, — говорил он, когда я делал ему замечание. — Ты, командир, за меня не беспокойся. Я знаю, как они стреляют здесь, сволочи. Пули летят над самой землей. Когда идешь в рост, они только в ногу могут попасть, а пригнешься, в голову, заразы, угодят.