Портье с поклоном удалился.
— Ты переносишь, если женщина храпит? — спросил Бьёрн Люнд, взглянув на кровать. — У меня был роман с одной женщиной, которая храпела, как умирающая, но вообще-то она была… н-да… Знаешь, однажды она поведала мне, какой у нее жестокосердый муж, — ни с того ни с сего он начинал ее бить, даже не в сердцах, бил ее по голове толстыми книгами, когда она спала! Однажды я разговорился с этим самым мужем. Он мне сказал очень смешную вещь: «Понимаешь, Бьёрн, — сказал он, — моя жена спит не беззвучно, поэтому по договоренности я кладу рядом с собой небольшую стопку книг, которые по одной бросаю в нее, если она храпит чересчур громко».
Бьёрн Люнд удовлетворенно загоготал:
— Семейная жизнь с двух точек зрения.
Он подмигнул мне.
— Ты никогда не имел дела с храпящей женщиной? «Как сладкогласен наш малыш!»
Я не нашелся, что ответить, и Бьёрн Люнд заговорил о другом, во всяком случае, оставил в покое ту, которая храпит.
Сделав большой глоток виски, я уныло слушал его.
— Должно пройти много времени, прежде чем окончательно порвешь с женщиной, — продолжал он. — Тащишь их всех за собой, как гарем, а каждая женщина точно таким же образом тащит за собой всех своих мужчин.
Он выпил виски с сельтерской.
— В Лиме я был знаком с одной танцовщицей, она танцевала обнаженной, ну-ка, как же это ее звали?
Я вдруг весь напрягся, но гроза миновала.
— Ага, Гертруд Андерсон, по рождению она была норвежка. Много лет спустя она написала мне из Нью-Йорка, через Лиму письмо пришло ко мне в Осло, теперь она называла себя балериной-босоножкой. Я ответил очень вежливо и… ты не поверишь, но эта плясунья с первым же пароходом явилась в Осло! Правда, когда-то давно я приглашал ее…
Он засмеялся.
— Так вот, она явилась и целый месяц донимала меня, а еще месяц шокировала весь город, пока я не купил ей билет домой. Никогда не поддавайся настроению, Торсон, это обходится слишком дорого. Не позволяй чувствам брать над собой верх, кроме тех случаев, когда это окупается. Возьми, к примеру, смертную казнь, которую мы здесь, в Норвегии, обсуждаем всякий раз, как случится очередное убийство. Если мы сегодня устроим всенародное голосование по поводу смертной казни, большинство проголосует за ее отмену, но если устраивать голосования отдельно по каждому случаю, все убийцы без исключения будут повешены. Главное — иметь принципы и придерживаться их, когда чувства начинают бурлить… Между прочим, что ты думаешь о своем кровожадном брате?
Есть люди, которые своей болтовней любят задавать другим загадки. Бьёрн Люнд относился к их числу. Я прошелся по комнате и, взглянув в зеркало, подумал, что галстук у него завязан лучше, чем у меня. Неужели он действительно такой самоуверенный, каким хочет казаться? Да есть ли вообще хоть один человек, будь то мужчина или женщина, который чувствовал бы себя уверенным, после того как он пережил молодость и знает, что его ожидает смерть? Откуда взяться этой уверенности? Может, на самом деле Бьёрн Люнд как раз очень неуверен в себе, иначе зачем он сидит здесь и так агрессивно навязывает мне то, что я должен о нем думать? Зачем он пришел сюда и говорил сперва про Сусанну, — или он имел в виду другую? — а потом про моего брата? А кого он имел в виду, когда вдруг заговорил про убийства? Если совесть нечиста…
Я пишу обо всем со своей точки зрения и, возможно, несправедлив. Но разве более справедливо, когда писатель заставляет своих персонажей выступать самостоятельно, пишет не от первого лица? Все равно ведь его персонажи — это он сам. Я ничего не могу сказать о Бьёрне Люнде или о ком-нибудь другом, не сказав тем самым чего-то и о себе; разве они получатся менее объективными, если я не стану скрывать собственное «я»: вот что я думаю о Бьёрне Люнде! Я никого не обманывал, когда утверждал: таков Бьёрн Люнд! Только во сне мы совершенно не властны над тем, что происходит. Мы не знаем заранее ни того, что скажут те, кто нам приснится, ни того, что мы им ответим. Но поскольку сон происходит все-таки в нашей душе, мы сталкиваемся здесь с психическим феноменом, не менее загадочным, чем, скажем, лягающийся стул. Если б литературные персонажи высказывались независимо от автора, как герои наших снов, от литературы можно было бы ожидать чего-нибудь новенького.
Я сказал Бьёрну Люнду, что мне трудно поверить в виновность Карла. Его поведение на суде говорит само за себя, а теперь еще и револьвер нашли в таком месте, куда Карл никак не мог его забросить.
— Это могла сделать моя дочь. — Он отхлебнул виски и добавил: — Но это не она. Я у нее спрашивал. Мне она не солжет.