Гюннер был прав, способность Сусанны «плакать настоящими слезами, когда звонят рождественские колокола», как он однажды, улыбаясь, выразился, была существенной частью ее очарования. Все-таки мы выбираем женщину не за ее моральные достоинства.
Сусанна — чудо. Быстрей других она понимала, как подойти к человеку, и умела целиком проникнуться чужими мыслями. У Гюннера было двое друзей, он, по крайней мере, считал их своими друзьями, муж и жена, причем жена на несколько лет старше мужа. Я тоже немного знал их. Когда фру Холм, в которой было что-то от сухой старой девы, выпивала несколько рюмок, она осторожно заговаривала о своей заветной мечте: вот если б она могла собраться с силами и бросить мужа, прежде чем он даст ей отставку.
За последние годы Сусанна причинила фру Холм много неприятностей, ее колкости по адресу фру Холм всегда были остроумны. Я не однажды слышал, как Гюннер одергивал Сусанну, когда она чересчур расходилась. Сам он часто пропадал у Холмов, что раздражало Сусанну, он даже предложил им свой летний домик, и на этом их взаимоотношения кончились.
Бывает тайная вражда, о которой никто не подозревает, пока одна из сторон не нанесет удар. Сусанне не потребовалось и получаса, чтобы стать для фру Холм образцом и героиней, воплотившей в жизнь ее заветную мечту. Холм тоже принял сторону Сусанны, даже не выслушав Гюннера. Со мной Холма связывали денежные дела, но главную роль сыграли не они. Меня часто удивляла истерическая дружба, вспыхнувшая между Сусанной и фру Холм. Я вспоминаю одно высказывание Сусанны: эротика без чувств греха — пустой звук, и если женщина гомосексуальна, то для нее, конечно, не существует большего греха, чем жить с мужчиной.
Гюннер, вступивший в неравную борьбу, вызывал жалость. Неужели он не знал Сусанну и вообще людей? Конечно, знал. Но, как ни странно, поэты, все знающие о людях, редко могут воспользоваться своими знаниями, когда дело касается обычной жизни. Они действуют и слепо и глупо. В более зрелом возрасте многие из них удаляются от мира и наивно объясняют это своим презрением к людям, желанием без помех работать над крупными произведениями или придумывают еще что-нибудь, лишь бы пустить пыль в глаза. А на деле они просто не знают, как иначе отделаться от портного, которому даже ничего не должны.
Тот, кого любишь, освобождает в тебе связанные ранее силы, ты становишься другим, — наверно, нечто подобное произошло с одним человеком, которому операция вернула мужскую силу. Не справившись с собой, он бросился с небоскреба. Ты перестаешь понимать себя, ты сердишься, но необходимо помнить, что любовь, как и сон, живет в тебе, а не в других, и, уж конечно, меньше всего в той, которую ты любишь.
Когда мы с Сусанной жили в Старом городе, Гюннер однажды пришел к нам в мое отсутствие. Он сказал, что хочет повидать Гюллан. Сусанна была вне себя, рассказывая об этом. Неужели ей никогда не избавиться от этого человека!
Но что она понимала? Он сказал, что хочет повидать Гюллан. Я догадался, что она очень разволновалась и разыгрывает великий гнев.
После моих визитов в дом Гюннера, где у меня не было ребенка, по которому я тосковал, с его стороны это был лишь скромный ответный визит. Я не стал ничего объяснять Сусанне, женщине нелегко посмотреть на дело с двух точек зрения.
Она приписала ему другие мотивы, хотя прекрасно знала, что без ребенка ему гибель. Наверно, всем нам следует почаще и повнимательней вглядываться в собственные мотивы. А мотивы самой Сусанны? Не знаю ни одного ее поступка, который был бы искренен и не служил ширмой для чего-то, что обнаруживалось лишь много времени спустя.
Будь верен призраку, сын мой, и найди себе Йенни, которая не имеет ничего общего с призраками. Будь верен призраку, долгому и светлому хмелю любви, и не пытайся ничего исправлять.
Бьёрн Люнд обвинил меня в том, что я убил Антона Странда. Почему он это сделал? Мотив-то его ясен, но что натолкнуло его на эту мысль? Ответ многое поведал бы о Бьёрне Люнде.
Я разыскивал Мэри Брук через сыскное бюро. Никаких результатов. Сегодня ночью я долго думал о ней с горячим и смутным чувством. Мэри переборщила в танцах с показом своих женских прелестей и потеряла всякую притягательность.
Я долго стоял и глядел в темную весеннюю ночь, потом бродил по веранде, проветривая комнату, и думал о Норвегии, и, несмотря ни на что, радовался, что в день Страшного суда я не окажусь палачом.
Нынче мне никак не унять расходившиеся мысли. Чем же я занимался по ночам раньше, когда еще не начал писать? Спал, конечно, но тогда я много работал.