Тысячи людей покинули родину, чтобы погибнуть на чужбине. Об этом рассказывают старые письма и сентиментальные песни. Я помню, как Ян стоял однажды на углу, когда мы с Агнес шли мимо. Он бросил на нас негодующий взгляд, нервно вскинул руки и что-то крикнул. Его резко очерченное аскетическое лицо было искажено злобой. Позже я сравнил его с Куллерво[14], извергающим проклятья. Весь его вид выражал беспредельную муку, и он отнюдь не казался смешным. Меня он напугал. Много раз, вспоминая этого человека, я пытался подобрать слова, чтобы определить выражение его глаз, но мне это так и не удалось. Синее полымя, испепеляющее всех и вся. Пальцы его постоянно были в движении, говорил он заикаясь, горячо, словно нападал, а может, он просто играл на своем заикании. Отец Яна был спившийся ленивый верзила, его заарканила Армия спасения. Он там играл на трубе. После обращения он стал добросовестным тружеником. По вечерам, облачившись в вычищенную до блеска форму, он подбирал на улицах прежних собутыльников. Он стал мягким и добрым, в нем не было благопристойной святости, но Ян не выносил своего спасенного отца.
У фьорда на зеленой лужайке под высокими соснами стояла скамья — грубая доска, приколоченная к двум столбикам. Я бывал там и после разрыва с Агнес. Осенью 1909 года, когда я был там в последний раз, скамья уже совсем сгнила. На месте столбиков лежали кучки коричневой трухи. Стоя там, я кое-что понял насчет честного древа креста господня. От скамьи не осталось ни щепочки, которую я мог бы увезти с собой как реликвию. Когда-то ясным октябрьским днем мы с Агнес сидели на этой скамье.
В ту осень я окончательно запутался и не знал, что делать, а посоветоваться мне было не с кем. Мало знать, что хочешь стать великим человеком, нужно еще стать им. Вокруг все думали только о заработках, мои мечты были куда более дерзкими. Эти мечты не оставляли меня и в Америке, хотя там жизнь обошлась со мной очень сурово. В те времена считалось, что при желании великим человеком можно стать когда угодно, например, в следующий четверг.
В конце октября был день рождения моего отца. До сих пор я каждый вечер проводил с Агнес, но тут никак не мог уйти из дома. Я знал, что она мне изменит, как будто это уже случилось. Агнес не выносила одиночества. Около полуночи я все-таки освободился и по проулку выбежал на главную улицу. Я поспел вовремя, — притаившись в темноте у каких-то ворот, я смотрел, как Агнес и Ула Вегард проходят под уличным фонарем. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами: дождь, туман, и они идут мимо в свете уличного фонаря.
Я прислонился к воротам, чтобы не упасть. Когда я вышел на улицу, их уже не было. Они направились не к дому Агнес. Я караулил подступы к ее дому до шести утра, когда люди пошли на работу. Она еще не возвращалась. В этом маленьком городишке все знали друг друга, прохожие мрачно поглядывали на меня, — ведь я был в выходном костюме. С пересохшими губами я побежал домой и переоделся. Из зеркала на меня глянуло чужое лицо.
После истерических криков и обвинений наступило примирение. Дружба без интимных отношений между парнем и девушкой не признавалась в наших кругах, поэтому я знал, чем занималась Агнес в тот вечер. Она ползала передо мной на коленях и клялась, что это никогда не повторится. Наверно, она и сама верила своим клятвам, как сытый верит, что ему больше никогда не захочется есть. Я только диву даюсь, читая рассуждения об убийствах на почве ревности, меня поражает, что и судьи, и журналисты, и читатели — начисто лишены здравого смысла.
Как ни странно, но в тот раз я ей поверил. В конце октября я получил работу в нескольких милях от Йорстада и мог приезжать домой только по воскресеньям. Я писал Агнес каждый день. На второй или третий день пришло письмо от нее. Я схватил его со стола и помчался к себе в комнату. Я танцевал и пел, я был на верху блаженства. Господи, какое счастье! Будь я мухой, я пошел бы по потолку вниз головой. Я как сумасшедший прыгал перед стеной, где в рамке рядом с моей висела ее фотография.
Все последующие дни я читал и перечитывал ее письмо. Оно всегда было со мной. Всякий раз как я брал его в руки, сердце мое начинало громко стучать и глаза увлажнялись от восторга.