Сердце у Мальвиды замерло, она покачнулась и судорожно схватилась за перила, чтобы не упасть. Ее дрожь передалась чуткой Оленьке, и та громко заплакала. В этот миг со двора через черный ход вбежали Саша и Тата и замерли в недоумении при виде гостей.
“Знакомьтесь, — с преувеличенной радостью представил их Искандер. — Это мои старшие. Поздоровайтесь, дети, с моим дорогим другом Колей Огаревым. Он мне больше, чем друг, он мне брат! И с его женой, Натальей Алексеевной. — Саша шаркнул ногой, Тата сделала реверанс. — А это Оленька, моя бедная крошка”.
“Перестань плакать, крошка, теперь я стану тебе мамой, — простерла к ней руки Наталья Алексеевна. — Иди ко мне, я тебя поцелую”. И сделала шаг к Оленьке. Та отшатнулась, прижалась к ноге Мальвиды и вцепилась в ее юбку. И даже изогнула спинку, как сердитая кошка — вот-вот зашипит!
“Надеюсь, ваша гувернантка не станет настраивать детей против меня?” — угрожающе спросила Натали.
“Пойдемте перекусим, а потом слуги внесут наверх ваши чемоданы! — заторопился Искандер — Вам надо освежиться с дороги”. Все трое отправились в столовую, Саша и Тата за ними, а Оленька уперлась — ухватилась пальчиками за балюстраду лестничных перил и ни с места. Мальвиде и самой не хотелось идти за этой враждебной Натали, но Искандер через минуту выглянул в коридор: “Почему вы застряли? Мы вас ждем”.
Мальвида с трудом разомкнула оленькины нежные пальчики и покрыла их поцелуями: “Не бойся, девочка, я буду рядом с тобой. Пойдем к папе”. Оленька неохотно повиновалась, повторяя по дороге: “Не хочу, что она будет мамой!” Их обогнал Франсуа с подносом, на котором громоздились тарелки с бутербродами, какие только он умел создавать: слои холодного мяса перемежались слоями сыра и ломтиками огурцов, промазанных майонезом. Франсуа снял с подноса особенно аппетитный бутерброд на булочке и протянул Оленьке: “Возьми, твой любимый”. Но Оленька в ответ отшвырнула бутерброд: “Ничего не стану есть, пока она не уедет!” Франсуа не рассердился, он погладил Оленьку по голове и проговорил по-французски: “Беда! Беда!”
Вслед за Франсуа они вошли в столовую — все уже сидели вокруг стола, горничная Ганна разливала чай. Мальвида направилась к своему привычному месту у окна, рядом с Искандером.
“Как? — закричала Наталья Алексеевна. — Гувернантка будет сидеть с нами за одним столом? Ведь мы хотели говорить о нашем, интимном!”
Мальвида вскочила со стула, будто ее ошпарили кипятком, и шарахнулась прочь из комнаты. Оленька, рыдая, припустила за ней, повторяя по-русски: “Подожди! И я с тобой!”
Последнее, что услышала Мальвида, выбегая, был удивленный вопрос Натали: “Она что, понимает по-русски?”
МАРТИНА
В предисловии к воспоминаниям Натальи Алексеевны Тучковой-Огаревой я прочла, что сильное чувство к Герцену возникло у нее при первой встрече с ним в Париже, еще до ее брака с Огаревым. А за три страницы до этого откровения тот же автор написал, что она, будучи на восемнадцать лет моложе Огарева, страстно в него влюбилась и храбро стала жить с ним невенчанная, потому что первая жена не давала ему развод.
Не слишком ли много страстных влюбленностей за столь короткий срок? Может, стоит поискать причины более реалистические, чем влюбленность — ей 18 лет, она небогата, но хороша собой, эксцентрична и неглупа, Огареву вдвое больше, он грузен, богат, болен эпилепсией и склонен выпить лишнее.
По приезде Огаревых в Лондон расклад уже другой — Николай уже не богат, а скорее беден, еще более грузен, еще более болен, еще более склонен выпить. А вдовый Герцен собой хорош, окружен восторженными последователями и сказочно богат. Никакой достойной внимания женщины в его окружении нет, если не считать эту немецкую уродину фон Мейзенбуг — справиться с этой кикиморой будет нетрудно, нужно только почаще склоняться к уху хозяина дома и дышать ему в ямочку на шее — это Натали умеет, проверено не раз.
МАЛЬВИДА
Огаревы по приезде прожили в доме Герцена целую неделю, пока не сняли квартиру на соседней улице. Но это почти ничего не изменило — они с утра являлись в герценовский дом и начинали наводить в нем свой порядок. Они подолгу запирались с Герценом в его кабинете и возбужденно разговаривали по-русски, часто перебивая друг друга, иногда плача, иногда смеясь. Огарев быстро уставал от этих страстных разговоров, он со скрипом отодвигал свой стул, выходил из кабинета, грузно спускался по лестнице и ложился на диван в гостевой комнате на первом этаже. Обычно, как только Тучкова оставалась с Искандером наедине, их диалог превращался в напряженный монолог.