Герцен А И
Былое и думы (Часть 8, отрывки)
Герцен А.И.
Былое и думы
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ (ОТРЫВКИ) (1865 - 1868)
<ГЛАВА 1>. БЕЗ СВЯЗИ
I. ШВЕЙЦАРСКИЕ ВИДЫ1
Лет десять тому назад, идучи поздним зимним, холодным, сырым вечером по Геймаркету, я натолкнулся на негра лет семнадцати; он был бос, без рубашки и вообще больше раздет тропически, чем одет по-лондонски. Стуча зубами и дрожа всем телом, он попросил у меня милостыни. Дня через два я опять его встретил, а потом - еще и еще. Наконец, я вступил с ним в разговор. Он говорил ломаным англо-испанским языком, но понять смысл его слов было не трудно.
- Вы молоды, - сказал я ему, - крепки, что же вы не ищете работы?
- Никто не дает.
- Отчего?
- Нет никого знакомого, кто бы поручился.
- Да вы откуда?
- С корабля.
- С какого?
- С испанского. Меня капитан очень бил, я и ушел.
- Что вы делали на корабле?
- Все - платье чистил, посуду мыл, каюты прибирал.
- Что же вы намерены делать? (398)
- Не знаю.
- Да ведь вы умрете с холода и голода, по крайней мере наверно схватите лихорадку.
- Что же мне делать? - говорил негр с отчаянием, глядя на меня и дрожа всем телом от холода.
"Ну, - подумал я, - была не была - не первая глупость в жизни".
- Идите со мной, я вам дам угол и платье, вы будете чистить у меня комнаты, топить камины и останетесь, сколько хотите, если будете вести себя порядком и тихо. Se no - no2.
Негр запрыгал от радости.
В неделю он потолстел и весело работал за четырех. Так прожил он с полгода; потом, как-то вечером, явился перед моей дверью, постоял молча и потом сказал мне:
- Я к вам пришел проститься.
- Как так?
- Теперь довольно, я пойду.
- Вас кто-нибудь обидел?
- Помилуйте, я всеми доволен.
- Так куда же вы?
- На какой-нибудь корабль.
- Зачем?
- Очень соскучился, не могу, я сделаю беду, если останусь, мне надобно море. Я поезжу и опять приеду, а теперь довольно.
Я сделал опыт остановить его, дня три он подождал и во второй раз объявил, что это сверх сил его, что он должен уйти, что теперь довольно.
Это было весной. Осенью он явился ко мне снова тропически раздетый, я опять его одел; но он вскоре наделал разных пакостей, даже грозил меня убить, и я был вынужден его прогнать.
Последнее к делу не идет, а идет к делу то, что я совершенно разделяю воззрение негра. Долго живши на одном месте и -в одной колее, я чувствую, что на некоторое время довольно, что надобно освежиться другими горизонтами и физиономиями... и с тем вместе взойти в себя, как бы это ни казалось странным. Поверхностная рассеянность дороги не мешает. (399)
Есть люди, предпочитающие отъезжать внутренно: кто при помощи сильной фантазии и отвлекаемости от окружающего - на это надобно особое помазание, близкое к гениальности и безумию, - кто при помощи опиума или алкоголя. Русские, например, пьют запоем неделю-другую, потом возвращаются ко дворам и делам. Я предпочитаю передвижение всего тела передвижению мозга и кружение по свету - кружению, головы.
Может, оттого, что у меня похмелье тяжело.
Так рассуждал я 4 октября 1866 в небольшой комнате дрянной гостиницы на берегу Невшательского озера, в которой чувствовал себя как дома, как будто в ней жил всю жизнь.
С летами странно развивается потребность одиночества и, главное, тишины... Па дворе было довольно тепло, я отворил окно... Все спало глубоким сном, и город, и озеро, и причаленная барка, едва-едва дышавшая, что было слышно по небольшому скрыпу и видно по легкому уклонению мачты, никак не попадавшей в линию равновесия и переходившей ее то направо, то налево...
...Знать, что никто вас не ждет, никто к вам не взойдет, что вы можете делать что хотите, умереть, пожалуй... и никто не помешает, никому нет дела... разом страшно и хорошо. Я решительно начинаю дичать и .иногда жалею, что не нахожу сил принять светскую схиму.
Только в одиночестве человек может работать во всю силу своей могуты. Воля располагать временем и отсутствие неминуемых перерывов - великое дело. Сделалось скучно, устал человек - он берет шляпу и сам ищет людей и отдыхает с ними. Стоит ему выйти на улицу - вечная каскада лиц несется, нескончаемая, меняющаяся, неизменная, с своей искрящейся радугой и седой пеной, шумом и гулом. На этот водопад вы смотрите как художник. Смотрите на него, как на выставку, именно потому, что не имеете практического отношения. Все вам постороннее, и ни от кого ничего не надобно.
На другой день я встал ранехонько и уже в одиннадцать часов до того проголодался, что отправился завтракать в большой отель, куда меня с вечера не пустили за неимением места. В столовой сидел англича(400)нин с своей женой, закрывшись от нее листом "Теймса", и француз лет тридцати - из новых, теперь слагающихся типов - толстый, рыхлый, белый, белокурый, мягко-жирный, - он, казалось, готов был расплыться, как желе в теплой комнате, если б широкое пальто и панталоны из упругой материи не удерживали его мясов. Наверно, сын какого-нибудь князя биржи или аристократ демократической империи. Вяло, с недоверием и пытливым духом продолжал он свой завтрак; видно было, что он давно занимается и - устал.
Тип этот, почти не существовавший прежде во Франции, начал слагаться при Людвиге-Филиппе и окончательно расцвел в последние пятнадцать лет. Он очень противен - и это, может, комплимент французам. Жизнь кухонного и винного эпикуреизма не так искажает англичанина и русского, как француза. Фоксы и Шериданы пили и ели за глаза довольно, однако остались Фоксами и Шериданами. Француз безнаказанно предается одной литературной гастрономии, состоящей в утонченном знании яств и витийстве при заказе блюд. Ни одна нация не говорит столько об обеде, о приправах, тонкостях, как французы; но это все фиоритура, риторика. Настоящее обжорство и пьянство француза заедает, поглощает... оно ему не по нервам. Француз остается цел и невредим только при самом многостороннем волокитстве, это его национальная страсть и любимая слабость в ней он силен.
- Прикажете десерт? - спросил гарсон, видимо уважавший француза больше нас.
Молодой господин варил в это время пищу в себе и потому, медленно поднимая на гарсона тусклый и томный взгляд, сказал ему:
- Я еще не знаю, - потом подумал и прибавил: - une poire!1
Англичанин, который в продолжение всего времени молча ел за ширмами газеты, встрепенулся и сказал:
- Et a moa aussi!2
Гарсон принес две груши, на двух тарелках, и одну подал англичанину; но тот с энергией и азартом протестовал: (401)
- No, no! Aucune chose pour poi're!3
Ему просто хотелось пить. Он напился и встал; я тут только заметил, что на нем была детская курточка, или спенцер, светло-коричневого цвета и светлые панталоны в обтяжку, страшно сморщившиеся возле ботинок. Встала и леди, - она подымалась все выше, выше - и, сделавшись очень высокой, оперлась на руку приземистого своего мужа и вышла.
Я их проводил улыбкой невольной, но совершенно беззлобной; они все же мне казались вдесятеро больше люди, чем мой сосед, расстегивавший, по случаю удаления дамы, третью пуговицу жилета.
Базель.
Рейн - естественная граница, ничего не отделяющая, но разделяющая на две части Базель, что не мешает нисколько невыразимой скуке обеих сторон. Тройная скука налегла здесь на все: немецкая, купеческая и швейцарская. Ничего нет удивительного, что единственное художественное произведение, выдуманное в Базеле, представляет пляску умирающих со смертью, кроме мертвых, здесь никто не веселится, хотя немецкое общество сильно любит музыку, но тоже очень серьезную и высшую.
Город транзитный - все проезжают по нем и никто не останавливается, кроме комиссионеров и ломовых извозчиков высшего порядка.
Жить в Базеле, без особой любви к деньгам, нельзя. Впрочем, вообще в швейцарских городах жить скучно, да и не в одних швейцарских, а во всех небольших городах. "Чудесный город Флоренция, - говорит Бакунин, - точно прекрасная конфета... ешь - не нарадуешься - а через неделю нам все сладкое смертельно надоедает". Это совершенно верно, что же и говорить после этого о швейцарских городах? Прежде было покойно и хорошо на берегу Лемана; но с тех пор, как от Вевея до Вето все застроили подмосковными и в них выселились из России целые дворянские семьи, исхудалые от несчастия 19 февраля 1861, нашему брату там не рука. (402)