– Ну, ну, голубка... – Искра помогла ей подняться на ноги, прижала к груди. – Поплачь, отпусти тоску. Пусть летит в небо. А ты оставайся на земле и живи. Тёплая моя, светлая, кудесница моя! Что я без тебя стану делать? Увянет моё сердце без твоих рук чудотворных...
Всхлипы понемногу стихли, Купава глубоко дышала, прильнув к груди Искры. Потом они бродили по тропинкам, проваливаясь в снег, Искра на руках перенесла Купаву по стволу поваленного дерева через ручей; гуляя, они набрели на цветущий островок: это был вход в пещеру с ключом, через который выходили на поверхность воды Тиши. На пороге показалась молодая жрица с пушистыми, как метёлочки, ресницами и улыбчивыми зеленовато-серыми глазами. Она ходила в одной подпоясанной рубашке: в пещере было тепло, как летом, а у входа вовсю зеленела трава. Тишь творила чудеса.
– Испейте. – Дева Лалады поднесла Искре и Купаве кубок с водой из подземной реки. – Пусть возрадуются сердца ваши, пусть из них уйдёт зимняя тень, и да наполнятся они любовью!
Искра выпила первой и передала кубок Купаве. Та, окинув взглядом солнечные сосны вокруг, закрыла глаза и с трепещущими ресницами допила остатки до дна. Лес зазвенел золотыми бубенчиками, наполнился птичьим гомоном, и Искра с Купавой очутились на поляне с яблоней. Будто и не было ни пещеры, ни жрицы, ни кубка... А на полянке бил из щели меж каменными глыбами новый родник, и горячая вода Тиши промывала себе в снегу русло, огибая яблоню. В лесу весна ещё делала первые шаги, а полянка уже стремилась к лету: снег от могучего дыхания подземной реки стремительно таял, и на прогалинах зеленела коротенькая травка.
– Ну, вот видишь, – шепнула Искра Купаве, затаившей дыхание от этого чуда. – Твоя лада шлёт тебе привет и говорит: «Я не сержусь. Я люблю тебя».
– А твоя говорит «люблю» тебе. – Голос девушки дрогнул от чувств, глаза влажно блеснули, но она не заплакала.
– Осталось сказать ещё одно «люблю», – молвила Искра, обнимая её за плечи.
– Кому? – вскинула ресницы Купава.
Женщина-кошка только улыбнулась.
Пролетели ещё несколько вёсен. Полянка благодаря роднику Тиши оставалась островком лета круглый год, как кусочек Тихой Рощи, а яблоня цвела и давала урожаи. Большой и раскидистой стала её крона, и нижние ветви приходилось подпирать, чтоб не сломались под тяжестью плодов. У Златы с Бузинкой родилась первеница, Орляна вступила в лоно Огуни и пошла к родительнице подмастерьем, а Искра сделала перстень с алым яхонтом. Она долго носила его с собой: ждала, когда яблоня зацветёт.
Белые лепестки осыпали плечи и волосы Купавы: она трудилась над приствольным кругом, вскапывая и разрыхляя граблями землю под яблоней. Увидев Искру, она распрямилась и с улыбкой ждала, когда та приблизится.
Искра протянула ей на ладони перстень. Камень сверкал на солнце, алый, как кровь, и тёплый, как сердце: в нём мерцала белогорская волшба, вложенная руками мастерицы.
– Это и есть ещё одно «люблю», – сказала Искра. – Помнишь?
Губы Купавы задрожали, глаза влажно блеснули.
– Помню...
Порыв ветра сорвал с веток целую метель лепестков, в которой затерялся вопрос, заданный Искрой, и ответ Купавы. Одной рукой та опиралась на черенок лопаты, а другой обвивала шею женщины-кошки. Перстень мерцал на её пальце с той же частотой, с какой билось сердце его носительницы, и всё вокруг дышало, бредило весной – от снежных вершин до травы у них под ногами.
Тропой любви
Солнечные лучи пронизывали сосновый лес золотистыми струнами, мерцая на вышивке чёрного наряда Берёзки. Словно лоскут мрачного ночного неба, скользил по траве край подола, поблёскивал речной жемчуг на широких накладных зарукавьях. Повойник и вдовий платок обрамляли лицо молодой кудесницы грустным, сиротливым треугольником. Но предаваться тоске ей было сейчас некогда: она собирала лесную землянику для Ратиборы. Из-за округлившегося животика ей стало неудобно наклоняться, а потому она ласковой волшбой пальцев выманивала к себе спелые ягодки, и те, срываясь со стебельков, сами стекались к ней в сложенные пригоршней ладони, а Берёзка ссыпала их в плетёное из ивовых прутьев лукошко. Сладкие, духмяные чары земляничной полянки окутывали её солнечным теплом, и Берёзка растворялась душой в приветливой улыбке белогорского лета. Сама земля исцеляла её, а мудрые сосны слышали даже беззвучный шёпот сердца. Время от времени Берёзка благодарно касалась смолистых стволов, отчего на её пальцах оставался горьковато-целебный запах.
Сосновый лес незаметно перешёл в смешанный, появился пышный подлесок: можжевельник, крушина, рябина, орешник. Там и сям попадались малинники и ежевичники, но ягодки были маленькие и зелёные: ещё не настала их пора. Берёзка уже почти набрала своё лукошко, когда увидела торчавший из зарослей лещины рыжий хвост – огромный, пушистый, с белым кончиком. Похоже, в кустах притаилась лисица, но каких-то невероятных размеров... Зачарованно затаив дыхание, Берёзка склонилась и протянула руку к мохнатому чуду. А хвост вдруг втянулся, и из шелестящей листвы показалась такая же рыжая острая морда с холодными синими глазами и оскаленными белоснежными клыками. В одно ошеломительное, леденящее мгновение перед Берёзкой вырос зверь ростом с Марушиного пса, но покрытый огненной шерстью. Широкие лапы в чёрных «носочках» мягко ступали по траве, а голубые ледышки глаз показались девушке до оторопи знакомыми. Зверь не нападал, не рычал, но его внезапное появление из кустов обдало Берёзку упругой волной испуга. Ягоды просыпались из лукошка, и в довершение несчастья она упала прямо на них, отпрянув от рыжего оборотня – бедром приложилась. А тот, перекувырнувшись через голову, превратился в Гледлид.