«Как я люблю твой смех... Я хочу, чтобы он звучал как можно чаще».
Берёзка приподнялась на локте и ласково погладила ладонью склонившуюся к ней морду. Закрыв глаза, зверь льнул к её руке, и Берёзка обняла его могучую шею. Большой, тёплый и совсем не страшный – таким она чувствовала его, смежив веки до солнечных радуг на ресницах.
А между тем набежали тучи, и в их серых животах заурчал настоящий гром. Подставляя лицо первым каплям, Берёзка раскинула объятия навстречу нахмурившемуся небу. Прохладные струйки потекли по щекам, но не могли смыть её улыбку.
«Ещё не хватало, чтобы ты вымокла... Идём, я знаю одно уютное местечко, где можно укрыться», – раздался голос Гледлид в её голове.
Подхватив лукошко и одежду навьи, Берёзка устремилась вслед за нею в проход: исцеляющий камень Рамут дал навиям способность передвигаться тем же способом, что и женщины-кошки. Шаг – и они очутились в пещере на склоне поросшей сосновым лесом горы. Вход окружали заросли можжевельника; повисая на серебристо-зелёной хвое, капельки дождя мерцали, точно алмазы.
– Придётся пережидать, – сказала Берёзка, ставя наземь корзинку, наполненную ягодами ещё только на две трети. – Лукошко-то добрать надо.
«А ты умеешь разгонять непогоду, моя кудесница?» – Гледлид улеглась возле входа, подставляя ухо под ласкающие пальцы Берёзки.
– Можно попросить Ветроструя тучи раздуть, но водица тоже земле нужна, – рассудила девушка. – Пускай дождик идёт своим чередом. А как кончится – наполним корзинку. Осталось совсем немного набрать. – И Берёзка бросила в рот пару ягодок.
Усталость снова вступала в поясницу и ноги: сказывалась долгая ходьба. Берёзке хотелось прилечь, вытянуться, но каменный пол пещеры был жестковат. Уложив голову Гледлид-зверя себе на колени, она гладила её морду, чесала и мяла большие чуткие уши.
– Лисёнок-пушистик, – шепнула она.
Её переполняла нежность – непрошеная, рыжая и нахальная, как сама навья. Свернувшись возле сердца солнечным зверьком, она окутывала Берёзку теплом. А грудь просила воздуха, и Берёзка зевнула – широко, сладко, до выступивших на глазах слёз.
«Устала?» – Гледлид приподняла голову, заглядывая девушке в лицо своими невыносимо синими, по-звериному пронзительными очами.
– Поднялась чуть свет, ходила много. – Берёзка поёжилась от задувшего в пещеру ветра, пропитанного лесной дождливой сыростью. – Прикорнуть бы хоть на часок...
Гледлид свернулась клубком, распушив мех.
«Ложись прямо на меня, – пригласила она. – И мягко будет, и тепло. Вздремни немного... Нельзя тебе переутомляться».
Берёзку не пришлось просить дважды: она с удовольствием устроилась в серединке этого живого мохнатого ложа, греясь теплом тела могучего зверя и вороша пальцами шерсть за его ухом. Гледлид ещё и прикрыла ей ноги своим огромным пушистым хвостом – чтоб не зябли.
«Отдыхай, моя родная волшебница, – слышала она сквозь шелест дождя. – Спи сладко, а я буду хранить твой сон. Сердце моё, душа моя... Милая моя Берёзка...»
А может, это уже снилось ей? Отяжелев во властных объятиях дрёмы, она не могла ни воспротивиться этим словам, ни возразить, ни заставить их смолкнуть... Она просто утонула в них, провалилась, но не в бездну, а в небо. Окрылённая светом, окутанная поясом облаков, Берёзка чувствовала присутствие кого-то родного, бесконечно нужного. Отзвук его имени – «светлый лик» – таял румянцем зари на облачных башнях, эхо голоса могучей птицей подхватывало её и нежно укачивало на волнах из белого шёлка... Пропитанное любовью и грустной нежностью пространство шептало – уху не разобрать слов, только сердце слышало и понимало. Бестелесные, невесомые объятия душ – вот что это было. Как бы хотелось Берёзке, чтоб они длились вечно!... Увы – петля-рука из белого шёлка рассосалась, растаяла, и Берёзка рухнула в явь лесной пещеры, сотрясаясь от всхлипов.
Слезинки упали в рыжую шерсть, и она встретилась с пристальным взором синих глаз – нет, не тех, что навеки закрылись, отдав свою лазурь небесам... Берёзка лежала в уютном меховом кольце свернувшейся клубком Гледлид – пушистой хранительницы её сна.
«Что такое? Отчего ты плачешь?»
– Уже не плачу, всё. – Берёзка улыбнулась солёными от слёз губами, торопливо вытирая глаза и щёки. – Ничего... Просто сон приснился.
И она с нежностью и благодарностью снова принялась гладить рыжую морду и чесать её за ушами. Если ей даже в голову не приходило прижаться к Гледлид в человеческом облике, то зверя хотелось тискать и ласкать, словно он не имел ничего общего с теми дерзкими губами и столь же нахальными глазами, то остро-насмешливыми, то туманно-влюблёнными.