Так или иначе, но моё истязание завершилось полным провалом памяти. Треволнения ночи и ужасы дня дали о себе знать. Да много ли человеку надо? Кусок хлеба, да любимая работа. А как раз её-то в последнее время мне и не доставало. Вот и обессилел, что называется, дорвавшись.
Затмение миновало быстро, но я всё продолжал согревать тело Коллени, распластавшись на нём сытой медузой, но духовно пустой, как дупло. Желания дальнейшего общения не было. Да к тому же, как говорится, труба зовёт и враг не дремлет! Я стал сползать с женщины, будучи мысленно уже в других трудах и заботах. Но как же далеко западному человеку, с его врождённым чувством меры, до восточной ненасытности! Едва я попытался выпростать свой томагавк на волю, как Коллени с упорством необъезженной кобылицы воспротивилась этому, видимо решив выработать весь мой мужской ресурс. После «феникса, порхающего в красной пещере» мне была показана «поющая обезьяна, держащаяся за дерево», а когда без перерыва сцепились «мандариновые утки», я понял, что маткина шейка для Коллени – копейка и запросился домой.
– Янки, ноу гоу хоум, – потребовала азиатка на сносном английском.
Показав в дальнейшем хорошее владение языком, она вновь взбодрила меня, и я согласился на «тёмную цикаду, цепляющуюся за ветку», но это уже был предел для моего, истощённого войной, организма. И Коллени, догадавшись по моей опавшей листве, прозванной китайским народом Ю Хэнь, что дальнейшее насилие бесполезно, отступилась от меня.
– Сердар, – любезно сказала она, – иди домой и восстанови силы фисташками и мёдом. Береги свой нефритовый стержень, он понравился мне. Придёшь сюда следующей ночью.
– А вдруг вас найдут англичане? – спросил я.
–Какие англичане, если сегодня ночью нас не захотел найти даже повелитель Куавер-султан? О, горе нам! Он разлюбил и покинул нас, и мы будем плакать две долгих луны, пока не наступит новое время предстать перед его очами.
До меня дошло, что женщины не знают истинного положения вещей, а их жалобный вой был попыткой привлечь к себе внимание то ли забывчивого султана, то ли евнуха. Я наскоро ввёл Коллени в курс событий последнего времени, и женщина неподдельно испугалась нашествия такого количества одиноких мужчин во дворец. Мне пришлось заверить её в своём единоличном праве на завоёванную собственность и посоветовать, не высовываться из убежища до будущей ночи.
– Мы не будем заниматься политикой, а так как супруг не взял нас с собою на костёр, то переходим со всем имуществом под твоё покровительство, о, новый свет наших очей, – заверила меня Коллени. – Здесь же у нас есть всё для поддержания жизненных сил и телесной формы.
Простились мы по-родственному тепло, но без скандала и, отодрав по пути Жана от Онилы, я покинул гостеприимный кров. Француз вышел следом. Свалявшимися усами и изжёванным корневищем он напоминал куст шотландского чертополоха, бесцельно вырванного из родной почвы. От критики я воздержался, поэтому мы без лишних слов быстро облачились, в уже высохшее обмундирование и направились в покой безгрешного Доменика, где и залегли спать, обессиленные, но с чувством исполненного долга на вражеской территории.
Утром, едва солнце успело пригреть наши головы, в комнату ворвались гвардейцы капитана Делузи.
– Вы арестованы, Дик Блуд, – заорал на меня сержант, обнажая саблю. – Сопротивление бесполезно, следуйте за нами!
Спросонья, потеряв способность даже к словесному противостоянию, на ослабевших ногах я поплёлся за стражниками. О немедленном побеге не могло быть и речи. Друзья остались лежать, как поражённые громом. Похоже, я попадал в историю, и возможно в самый краткий её курс.
Глава 6
УЗНИК СОВЕСТИ
Семья в целом, а острог в частности, имеют для человека огромное воспитательное значение. В чём не успели родители, с лихвой восполнит тюремная камера. Решающего значении при этом не имеет за что и на сколько сел, но если впереди маячит виселица, значит, жизнь прожита не зря и есть что вспомнить предрассветной порой последней ночи. Это я усвоил давно и надолго.
Застенок каземата, куда меня бросили английские собаки, встретил меня гробовой тишиной и могильной сыростью. В щель под низким потолком едва пробивался свет зародившегося дня, скудно освещая плесень стен и камень пола. Глухая железная дверь дополняла убранство моего, возможно, последнего приюта. Хотелось рвать волосы на всём теле и горько смеяться над разбитой судьбой.