Углубиться далее в его родословную мне не удалось, так как заплечных дел маэстро ударил меня каучуковой дубиной по голове, но особо не прицеливаясь.
Очнулся я от вылитого на меня ведра воды распростёртым на пыточном верстаке. Кровь заливала глаза, конечности непроизвольно дёргались, а в ушах бухал колокол, сквозь похоронный звон которого, прорывался в сознание голос палача:
– Слабоват ты, не то, что туземцы. Пришлось даже расковать, чтоб рука не оторвалась. Кому ты полным инвалидом понадобишься? 3ато теперь с мордой у тебя полный порядок, родная мама не узнала бы, – делился он со мною наблюдениями,– а вот с остальными частями пока неважно. Но ничего, сейчас переломаем тебя в нескольких местах – и хоть на выставку прикладного искусства,– и он стал вставлять мои ноги в отверстия колодок с винтами.
Я задёргался, как кролик в силках.
– Лежи спокойно, – посоветовал изверг, – быстрее закончим, да и переломы будут закрытыми. А почувствуешь, что невтерпёж, но ещё при сознании, начинай орать, иногда это помогает, хотя ты вряд ли что почувствуешь, – разлепив мне пальцем веки, уточнил он. Наверно, единственный раз в жизни я послушался доброго совета. Ни до, ни после я уже не получал столь ценной подсказки. Возможно даже, что это было ниспослано свыше.
И я начал кричать. Я орал, не жалея голосовых связок и лёгких, вопил неподражаемо и бесконечно, голосил, как стая оголодавших гиен и рычал, попавшим в капкан ягуаром.
– Заткнись, бабий придаток! – не выдержал Медноголовый, зажимая мне рот ладонью. – Я ещё не успел закрепить твои копыта.
В ответ, изловчившись, я впился зубами в руку врага и почти вырвал из неё порядочный кусок грязного мяса. Хью в бешенстве отскочил от меня и, зажимая рану, твердо пообещал:
– Ну, сволочь, я и одной рукой выровняю твои рёбра, а потом лично подсажу на эту деревянную лошадку со щелью вдоль хребта, чтобы твои поношенные и бессмысленно болтающиеся между ног ятра, говоря библейским текстом, стали плоскими, как пустой кошелёк, – и, оторвав от своей рубахи рукав, стал бинтовать свою мерзкую лапу.
Заткнулся я самостоятельно. Нельзя было терять ни минуты. Пока он занят перевязкой, я должен раненым тигром вскочить с пыточного одра и ловким нацеленным ударом размозжить череп палачу первым же попавшимся под руку предметом, а затем дорого отдать свою жизнь в рукопашной схватке с остервенелым стражником, до времени таящимся за дверью. Я так и поступил, хотя и не довёл дело до конца. Израненное тело отказалось повиноваться своему хозяину. И мало того, должно быть от неимоверного напряжения мысли, сознание начало туманиться, до слуха донеслись потусторонние шорохи и скрипы, словно кто-то двигал по полу пустой гроб, а прямо надо мной в потолке, сама собой разверзлась тёмная дыра, видимо для пропуска на небеса мою отлетающую душу. Я со смирением стал ожидать кончины.
Но вдруг, из этой замогильной тьмы высунулась смуглая рука со змеёй в кулаке. Ползучей тварью была кобра, а в напряжённых извивах её тела ясно угадывалась готовность к атаке. Таким азиатским способом господь посылал мне избавление от мук, и я взирал на гада с любовью и вожделением.
Но я ошибся. Вдруг рука резко дёрнулась и, выпуская кобру, точно рассчитанным движением направила её полёт прямо на плечи Медноголового, увлечённо зализывающего свои раны.
Почувствовав на загривке холодное тело гадины, рыжий пёс, вместо того, чтобы прикинуться замшелым столбом, как учат заклинатели и факиры, начал от неё отбиваться и размахивать клешнями, чем и спровоцировал смертельный укус в свою шею неприхотливой к пище тварью.
Стряхнув, наконец, с себя прилипчивое пресмыкающееся и признав в животном кобру, Хью мгновенно из хозяина жизни превратился в её изгоя. Он сразу потерял интерес к окружающему миру и ко мне в том числе, что было вполне естественно в его теперешнем интересном положении. Ужас, опережая действие яда, парализовал Медноголового. Лицо злодея побледнело, как солнце родной Ирландии на исходе лета, по телу пробежала первая неконтролируемая дрожь, а глаза застыли остекленевшей тоской.
Почувствовав прилив сил от вида павшего противника, я было вскочил со смертного ложа, но колодки сдержали мой естественный порыв к свободе, и мне пришлось вновь брякнуться на прежнее место, ударившись слабой головой о дерево верстака. Сознание покинуло меня так быстро, словно его и век не было в моих мозгах.
Глава 7
СЕДЬМАЯ ЖЕРТВА
Я валялся под нещадно палящим солнцем и кормил собою мух. Они свободно перемещались по лицу, особо назойливо толпясь у губ и ноздрей, мешали дышать, чего не очень-то и хотелось из-за физически ощутимой плотности воздуха, горячего и смрадного. Нестерпимая вонь разлагающейся плоти терзала сознание и внутренности. Тела не чувствовалось, словно я состоял из одной головы, неразумно оставленной туловищем без присмотра. Она подумала, что надо хоть к чему-то приготовиться и открыла глаза.