Я не возражал. Здоровьем природа меня не обидела, да и папашино воспитание пошло впрок. При низкой посадке и некоторой разнолапости, приобретённой от раннего общения с лошадьми, меня голой рукой и с первого попадания свалить было почти невозможно, чего не скажешь о марсельце. Но зато француза отличала хлесткость удара с непредсказуемой стороны и ниже пояса, а также расторопность при манёвре и достойном отходе. Так что, когда мы вдвоём нарывались на истинно мужское приключение, нас выкидывали за порог без регулярного постоянства. Особенно, если народу и без нас было предостаточно.
Мы дружно встали из-за стола, ненароком опрокинув его, и уверенной поступью двинулись к рыжему верзиле.
– Месье, – гробовым голосом произнёс маркиз, обращаясь к нашему визави, – хоть мы и не имеем чести быть знакомыми с вами, но ваша беспардонная наглость в обращении с хозяйкой данного заведения, а также оскорбление взглядом моего друга, не позволяют мне пройти мимо, без выражения соболезнования по поводу пробелов в вашем воспитании…
Жана несло, как обычно в подобной ситуации. И как правило, непонятное для неискушённого правилами хорошего тона слушателя, его вступительное слово вызывало приступ ярости и немедленное желание заткнуть этот родник красноречия силовым приёмом.
Так оно и вышло. С криком: «Я – Медноголовый Хью! И меня знает всё восточное побережье от мыса Коморина до берегов Ганга», – вожак шайки оборванцев вскочил и, пренебрегая правилами рукопашного боя, двумя кулаками сверху хватил по бедной голове славного маркиза, отчего тот, теряя на глазах благородство, рухнул под ноги обидчика. Я не мог спокойно взирать на тело распростёртого товарища и ловким ударом снизу чуть не выбил доску столешницы, в горячке слегка промазав по рыжей обезьяне. И только это спасло последнего от многочисленных переломов челюсти, а может и черепной коробки.
В ответ на мой смелый выпад, подлый Хью, ударом сапога ниже талии, отбросил меня в дальний угол харчевни. Отдираясь от стены и погружаясь в липкую тьму, я краем сознания всё же отметил, что начало диспута нами было-таки положено. Народ без принуждения покидал столы и принимался за привычную забаву, где нашего участия уже не требовалось…
* * *
Я очнулся от прикосновения мокрой тряпки к моему пылающему лбу. Затылок ломило, во рту был знакомый привкус ржавчины, а вот сил двинуть конечностями не было. Пареные мозги дымились под черепом и их хотелось проветрить на сквозняке. Мне стало жаль своего неуправляемого тела до слез.
«Хорошо бы не пить так отчаянно», – глупо стукнуло в размягчённом мозгу, а перед глазами поползли жёлтые круги, усиливая своею навязчивостью и без того смертную тоску.
– Мистер не желает глотка воды? – услышал я рядом голос сочувствия.
Неимоверным усилием остатков воли я приподнял свинцовые веки и увидел перед собой ещё молодого человека со стаканом жидкости в руке. Как безголосый инвалид я, стеная и жестикулируя пальцами, попросил сердобольного незнакомца подать мне глоток-другой арраки, а получив требуемое, проглотил это лекарство, изнемогая от отвращения и нахлынувшей тошноты. Результата долго ждать не пришлось. Скоро, я уже более-менее осмысленно созерцал помещение и его обитателей.
– Не волнуйтесь, – опережая мой вопрос, промолвил оказавший мне первую помощь мужчина, – вы у друзей. Мы с мадам Амфу перенесли вас и вашего друга ко мне в комнату, как только утихли беспорядки в зале. Хвала Всевышнему, вы с товарищем не особенно пострадали.
Действительно, я уже отчётливо видел и эту бедную келью со столиком посередине и скамьёй у стены, и край единственного топчана, на котором я покоился, и распростёртое в дальнем углу тело француза на шкуре какого-то животного. Постоялец, любезно разъяснивший мне наше положение и сидевший у меня в ногах, был почти моим ровесником, с тонкими чертами аристократического лица и со смирением во взоре ясных серых очей. Весь его облик, а особенно одеяние странствующего монаха говорили о почтительности к старшим и готовности прийти на помощь в беде. А у моего изголовья стояла сама мадам, охлаждая мой лоб мокрой тряпкой и в то же время грозя проломить его рвущимся из выреза платья бюстом.
– Мистер Блуд, – гулко запричитала она, – опять вы навязали клиентам драку. Совсем не бережёте себя, ровно, как и месье Жан.
Будучи почти всегда платежеспособным, я снискал уважение не только в этом заведении. Поэтому вдовушку знал довольно хорошо, а её пышные формы, особенно если внимательно присмотреться к ним с тыла, внушали мне не только уважение, но и простительное после третьего стакана желание немедленного осязания. Что ни говори, но такую репицу в здешних жарких краях редко встретишь и у племенной кобылицы, не то, что у закутанных в сари, как шелкопряд в кокон, местных женщин. Однако до сей поры у меня до мадам Амфу руки не доходили, хотя и чесались.