Ленин — Луначарскому:
«Когда вы едете?
День и час?»
Луначарский — Ленину: «Завтра в 12 ночи».
Ленин — Луначарскому: «Можете ли созвониться с Виноградовым и назначить ему свидание завтра?»
Луначарский — Ленину: «Конечно».
Ленин — Луначарскому:
«Имеете его №»?
Луначарский — Ленину: «Узнаю у Малиновского».
Ленин — секретарю:
«Виноградову позвоните от моего имени:
почему он не сговорился с Луначарским? Луначарский здесь».
А случалось, Владимир Ильич вел одновременно несколько таких диалогов; делал пометки на повестке дня («Отложено»); записывал выступающих — фамилии, время, а когда и слова, фразы, сказанные ими; редактировал проекты постановлений, писал на них: «Утверждено. В. Ульянов (Ленин)», сам предлагал формулировки решений, быстро проговаривал их, все время спрашивая: «Записали? Успели записать?»; словом, репликой, часто выступлением — их бывало по два, по шесть, по десять на заседании — участвовал в рассмотрении вопросов… («В Совнаркоме царило какое-то сгущенное настроение, казалось, что самое время сделалось более плотным, так много фактов, мыслей и решений вмещалось в каждую данную минуту». А. В. Луначарский)
И вновь пишет записки. Правда, порой переписка носила и не столь деловой характер. Как-то Владимир Ильич получил записку: «Начался перелет перепелов. Надо срочно поехать на охоту, чтобы не пропустить лет». Ленин прочел, вздохнул и написал в ответ: «Я рад бы в рай, да…» (Только в 1922 году — «узнав от врачей, что такое раздвоение внимания вызывает сильное утомление и может снова ухудшить состояние здоровья Владимира Ильича, я попросила товарищей посылать ответы на записки Владимира Ильича мне, с тем, что я буду передавать их ему после заседания. На первом же заседании, не получая ответов и заметив скопление записок на столе секретаря, Владимир Ильич написал мне шутливую записку: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?» Пришлось отдать ему записки». Л. А. Фотиева)
Вынув часы в начале заседания, Ленин будет держать их весь вечер в левой руке — следит за временем выступления каждого докладчика. Оттого и записывает не только фамилию выступающего, но и время, когда предоставили ему слово. Позже установят строгий регламент («…1. Докладчикам 10 минут.
2. Ораторам 1-ый раз — 5, 2-ой раз — 3 минуты.
3. Говорить не > 2-х раз.
4. К порядку 1 за и против по 1 минуте…») А пока, заметив, что докладчик грешит общими фразами, Ленин говорит: «Тут, товарищи, не митинг; агитацией заниматься нечего, нужно говорить только дело». А если кто-нибудь попытается схитрить, выиграть время, попросив слово к порядку ведения, Ленин заметит: «Извините, это не к порядку, а к беспорядку».
Правда, не всякого докладчика удавалось унять. Иногда все-таки приходилось выслушивать. В этих случаях Владимир Ильич слушал не о чем говорит докладчик — здесь полезного не почерпнешь, — а как говорит. Лёнин назвал это занятие «размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях», написав однажды в ходе заседания страничку «Об очистке русского языка» («Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы?…Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?» Для себя написал, чтобы не терять попусту времени, а прочтут, эти. заметки много позже, разбирая бумаги Владимира Ильича…)
Короче, как можно короче, только по делу — все время напоминает Владимир Ильич: всякий раз в повестке заседания до сорока вопросов. Так и сегодня на очереди вопросы о финансировании заводов, изготавливающих военное снаряжение, и распределении спичек; о строительстве железных дорог для подвоза продовольствия — их так и называют: продовольственные железные дороги — и о создании фонда детского питания и об открытии столовых для детей…
Сегодня заседание Совнаркома назначено на девять часов. Сейчас откроется левая створка двери и в зал Совнаркома быстро войдет Владимир Ильич. Какие вопросы сегодня будут решены?
Нет, Владимир Ильич не выйдет из своего кабинета. Заседание Совнаркома сегодня, 30 августа 1918 года, не состоится.
Политику делают люди, и в ней есть сходное с обыденной жизнью: например, беда здесь тоже не ходит в одиночку.
«Лето 1918 года было исключительно тяжелое. Ильич уже ничего не писал, не спал ночей», — вспоминала Крупская. В мае голодом были охвачены Москва и Петроград, население всех промышленных центров Республики^ — «мучительным голодом», — подчеркивал Ленин. Недостаток топлива все пагубнее сказывался на работе заводов, железных дорог. Стремительно нарастала безработица. «Время не терпит: за непомерно тяжелым маем придут еще более тяжелые июнь и июль…» — предупреждал Ленин.
И мало этого. В середине мая Ленин говорил: «Мы присутствуем при таком положении, когда бушующие волны империалистической реакции, империалистической бойни народов, бросаются на маленький остров социалистической Советской республики, которые готовы, кажется, вот-вот затопить его…»
И мало этого. Восстание белочехов создало еще один фронт — чехословацкий. Кулацкие мятежи в Тамбове, Саратове, Ярославле. «…Всюду в деревнях раскол — беднота за нас, кулаки яростно против нас».
И мало этого. 6 июля убит германский посол Мир-бах, начался мятеж левых эсеров. Пришлось взяться за оружие против тех, с кем еще недавно отправлялись одним этапом, сидели в одних и тех же тюрьмах. Мятеж разгромлен, но это не из тех побед, которые радуют. Победа одержана, а с ней еще выше поднялась мера ответственности — ответственность единственной оставшейся в стране революционной партии. «Авантюра левых эсеров привела к чрезвычайному ухудшению положения Советской власти…» Германское правительство потребовало ввести в Москву для охраны своего посольства батальон немецких солдат. В требовании было отказано: «…правительство Советской республики никогда не упускало из виду, что есть пределы, за которыми даже самые миролюбивые трудящиеся массы будут вынуждены встать и встанут, как один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой».
И мало этого. Участились террористические акты против советских работников. В конце июня эсерами убит редактор «Красной газеты» Володарский. А сегодня пришла весть из Петрограда об убийстве председателя Петроградской ЧК Урицкого, и туда по настоянию Ленина срочно выехал Дзержинский. После расправы над Володарским Владимир Ильич говорил: «Конечно, быть может, им удастся убить и еще нескольких активных деятелей Советской власти, но это только, укрепит ее в массах…»
Сколько уговаривали Владимира Ильича отказаться сегодня от выступлений на заводах. Звонили из Московского комитета — предлагали перенести на другое число. Упрашивала не выезжать в этот тревожный день из Кремля Мария Ильинична. Владимир Ильич все-таки уехал.
Заседание Совнаркома назначено на девять вечера. Уже десятый, а Ленина все еще нет, — это тревожно. Он выступает на заводе бывш. Михельсона. Но Ленин никогда не задерживается. А его все еще нет — и это очень, очень тревожно. Боже мой, да о чем же кричит эта женщина?
— Доктора! Доктора! — кричала одна из сотрудниц Совнаркома, вбежав в зал заседаний.
В тот день, когда произошло это трагическое событие, ты, мой коллега — репортер из года восемнадцатого, конечно же писал о нем на страницах газеты. Я же обращаюсь к тем же событиям спустя шесть десятилетий.
Могу представить себе — в тот вечер ты был на заводе бывш. Михельсона. Расположившись в гранатном цехе, где-то поближе к Владимиру Ильичу, ты вновь старался записать его выступление. И когда прозвучали сказанные в заключение слова: «У нас один выход, победа или смерть!», ты их записал, как все предыдущие, торопясь и не представляя, что спустя несколько минут они приобретут почти роковой смысл.