«У нас один выход: победа или смерть!» — закончил выступление Владимир Ильич, и его сразу же окружили тесным кольцом. А тебе лишь бы поскорее выбраться на улицу. Взглянул на стоящую неподалеку машину Ленина — и скорее в редакцию.
О случившемся узнал позже, когда понеслась страшная весть по коридорам редакции, заполнила все кабинеты. После одиннадцати ночи пришло обращение ВЦИК, оно пошло в номер, было передано по радио: «Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем.
Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина».
И с этих минут все твои мысли были прикованы к случившемуся, только к нему. Вместе со всеми ловил всякое известие о том, что говорят врачи, как чувствует себя Владимир Ильич. Наступал свободный час — ехал в кузове грузовика по Москве, раздавал в протянутый лес рук только что отпечатанный бюллетень о состоянии здоровья Ленина.
Спешил с одного митинга на другой, стараясь передать в газете то, о чем говорят люди. «Ты будешь жить, такова воля пролетариата», — единогласно постановили собравшиеся на рабочий митинг. «Предложение выразить соболезнование т. Ленину собранием отклонено, ибо т. Ленин в таком не нуждается и ему приятнее дела, чем выражение сочувствия».
Ты жил событиями, торопился рассказать о них, старался предугадать, какое они приобретут развитие… Я же обращаюсь теперь к тому, что давно уже из события стало фактом истории.
Тебя поражало: откуда нашлись эти люди, как смогли шагнуть за преступную грань, взяться за оружие, решиться на неслыханное — стрелять в Ленина! А нам всегда было известно: такие люди существовали.
Вместе с обращением ВЦИК ты читал бюллетень № 1 о состоянии здоровья Ленина на 23 часа: «Констатировано 2 слепых огнестрельных поранения; одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи, выше правой ключицы; другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области, имеются налицо явления внутреннего кровотечения…» И ты хотел проникнуть за эти строки, понять больше, чем было сказано в них, узнать то, что никому в ту ночь не было известно: справится ли, выживет ли Владимир Ильич. Мы же помним о том, что спустя 18 дней после покушения — 17 сентября 1918 года — Ленин вновь будет председательствовать на заседании Совнаркома.
О чем же рассказывать мне, решившему сегодня вести этот репортаж? Мой коллега, репортер из года восемнадцатого, писал о том, что случилось, — это было из ряда вон выходящим. И его конечно же не привлекало обыденное — зачем писать о том, что в порядке вещей. Но именно это — что было когда-то в порядке вещей, обыденные условия — и поражает теперь особенно.
Привычным для того времени, скажем, было то, что в этот тревожно начавшийся день, занятый множеством дел, понимая опасность выступления на митингах, — слишком взволнованно уговаривали его не выезжать из Кремля, чтобы не понимать, — Ленин успевает прочесть очередную жалобу. Начальник летучего отряда Московского военного округа Иванов-Кавказский отобрал письменные принадлежности, захватив при этом и стол, у начальника станции Бирюлево. Ленин посылает начальнику отряда обычную для себя телеграмму: «На Вас поступила жалоба, что Вы реквизировали письменные принадлежности, в том числе стол у начальника станции. Возвратите вещи тотчас. Пришлите свои объяснения по телеграфу… Требую лояльности к железнодорожникам».
…Три выстрела прозвучало на заводском дворе. Две пули поразили Ленина. «Товарищи, спокойствие! Держитесь организованно…» — успел произнести Владимир Ильич. Местная детвора бросилась за убегающей террористкой. Над упавшим Лениным склонился шофер Степан Казимирович Гиль. «Поймали его или нет?» — спросил Ленин, думая, что в него стрелял мужчина… Какими же в общем-то беззащитными, открытыми для любого нападения были они на этом быстро опустевшем заводском дворе, если, увидев вдруг бегущего к ним человека с рукой, опущенной в карман, Гиль решил отстреливаться! «В эту секунду поднимаю голову и вижу, что из мастерской бежит к нам какой-то мужчина в матросской фуражке. Левой рукой он неистово размахивал, а правую держал в кармане…
— Стой! — закричал я изо всех сил, направив на бежавшего револьвер… — Стреляю!
Не добежав несколько шагов до Владимира Ильича, он круто повернул налево…»
А к Гилю в это время бросилась женщина: «Что вы делаете?! Не стреляйте!» Увидев человека с револьвером, склонившегося над Лениным, она была уверена — он хочет застрелить Владимира Ильича.
…Владимира Ильича усаживают в машину. Садятся провожатые. Едут. Владимир Ильич жалуется на сильную боль. Нельзя ли посмотреть, что с рукой?
«Снимаю с Ильича пальто, пиджак… — писал несколько лет спустя один из провожатых, Иван Васильевич Полуторный. — Рукав рубашки весь в крови. Разрываю его, вижу рану, из которой сочится кровь. Как остановить кровь? Едем уже по Большой Полянке… Вот дом Иверской общины, где имеется приемный покой. Не лучше ли, говорю, заехать сюда, в общину? Тут сделают перевязку».
Ленин слабеет от потери крови. Но он не знает, что может последовать за этими выстрелами, что происходит в городе. «Нигде не остановлюсь, еду Прямо в Кремль». И Полуторный, случайно обнаружив у себя в кармане кусок бечевки, старается перетянуть им руку Ленина выше раны.
…Машина, не сбавляя хода, минует Троицкие ворота, не останавливается подле парадного подъезда здания судебных установлений, подъезжает к боковому входу. Владимиру Ильичу помогают выйти из машины. «Мы вас внесем, Владимир Ильич». — «Я пойду сам… Снимите пиджак, мне так легче будет идти…» В этой лестнице — пятьдесят две ступени. Одолеешь их быстрым шагом — и сбивается дыхание. Пятьдесят две ступени прошел дважды раненный Ленин, поднимаясь на третий этаж.
…В Кремле — ни врача, ни медицинского пункта. Единственный оказавшийся в ту минуту медик — и тот из бывших докторов — нарком социального обеспечения Александр Николаевич Винокуров приехал на заседание Совнаркома. Ульяновы артели, чтобы Владимира Ильича сразу же посмотрел давно знакомый им доктор Обух, но его не нашли: как и все партийцы, он выступал в этот вечер на митинге.
…Рана продолжала кровоточить, и следовало часто менять повязку. А бинтов в достатке не было, и негде их взять в такой час. Одна из сотрудниц секретариата Совнаркома, оставшись на ночь в Кремле, не переставая стирала бинты.
…Крупская приехала позже. Гиль, встретив у подъезда, стал рассказывать, старался, видно, подготовить. Надежда Константиновна оборвала его: «Вы скажите только, жив Ильич или нет?» Двери в квартире были раскрыты настежь, всюду толпились люди. «Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьезный и решительный. Взглянув на него, я решила, что все кончено. «Как же теперь будет?», — обронила я. «У нас с Ильичем все сговорено», — ответил он. «Сговорено, значит, кончено», — подумала я».
…Марии Ильиничне — она побежала по ступенькам лестницы вниз, встречая Владимира Ильича, — он сказал: «Успокойся, ничего особенного, немного ранен в руку».
Винокурову, который застал Ленина в спальне, раздевающимся у кровати: «Подкузьмили мне руку».
Надежде Константиновне, когда она вошла в комнату: «Ильичева кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: «Ты приехала, устала. Поди ляг»; Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: «Конец».
После первого же осмотра доктору Б. С. Вейсброду: «Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить».
Луначарскому, который, по словам Крупской, смотрел испуганными и жалостливыми глазами: «Ну чего уж тут смотреть».
Хирург В. Н. Розанов — его пригласили ранним утром следующего дня — вспоминает: «Беру Владимира Ильича за правую руку, хочу пощупать пульс, Владимир Ильич слабо жмет мою руку, очевидно здороваясь, и говорит довольно отчетливым голосом: «Да ничего, они зря беспокоятся»… Ищу пульс и, к своему ужасу, не нахожу его, порой он попадается, как нитевидный». И еще одна фраза, сказанная Розанову: «Ничего, ничего, хорошо, со всяким революционером это может случиться».