Покушение на Ленина вызвало гнев и осуждение миллионов. Низость и коварство этого поступка заставили содрогнуться, пересмотреть свои позиции и многих его противников.
Едет из Петрограда в Москву Горький. Он не встречался с Владимиром Ильичем со времени победы революции, «и даже издали его не видел», как писал сам Алексей Максимович. Еще недавно на страницах «Новой жизни» Горький рассуждал о «деспотизме полуграмотной массы», писал, как велико его подозрение «к русскому человеку у власти», наконец, обвинял Ленина в «безжалостном отношении к жизни народных масс». «Поворот в моих суждениях, — вспоминал Горький, — наступил, когда рабоче-крестьянская масса, как один человек, встала на защиту Ильича после покушения на него…» И в своем очерке «Ленин» Алексей Максимович пишет: «Я пришел к нему, когда он еще плохо владел рукой и едва двигал простреленной шеей».
Просторная комната с роялем — она подле той, где жила Мария Ильинична, — стала называться с тех пор «докторской». В ней поздним вечером 30 августа собрались врачи, они сказали друг другу то, о чем остерегаются говорить родственникам больного: «Жизнь Владимира Ильича на волоске от смерти».
Н. А. Семашко: «Ранение было исключительно тяжелое. Пуля, пронизавшая грудную клетку, залила ее кровью, порвав крупные сосуды. Пуля, попавшая в шею, прошла настолько близко от жизненно важных сосудов (сонная артерия и вена), что Владимир Ильич первые дни выделял с кашлем мокроту». В. Н. Розанов: «Тяжелое ранение, очень тяжелое, но он сильный».
И начался отсчет времени по новому летосчислению, от 30 августа, — первый день после ранения, второй, третий, четвертый…
В первый день после ранения газеты писали о том, как пришли в Кремль представители 1-го Московского стрелкового полка = — три красноармейца. Только что закончился митинг, и им поручили передать Ленину принятую на нем резолюцию. Они выполнили поручение: вошли в комнату, где лежал раненый Владимир Ильич, и положили на кровать резолюцию полка: «Тысячами жизней должна заплатить буржуазия за покушение на вождя». Репортеру важно было передать то негодование, которое охватило красноармейцев, когда они услышали о покушении на Владимира Ильича. Само же появление бойцов у постели Ленина моего коллегу, скорее всего, не удивляет. А между тем в комнату, где лежит тяжело больной человек, — по нашим временам и родных бы не допустили, — входят трое красноармейцев, причем, появившись в квартире, они даже не думают раздеться — входят в комнату при полной экипировке. Представьте себе троих парней — в сапогах, шинелях, папахах — только что прибывших с митинга. И не силой же прорывались они, — получили, очевидно, разрешение дежуривших врачей. А ведь несколькими часами раньше Розанов не мог обнаружить пульс у Владимира Ильича, просил его лежать спокойно и не разговаривать. Позже один из этих красноармейцев, П. Новиков, писал, что они не расстались даже с оружием: «Ильич глазами поманил, чтобы я подошел поближе. Мне мешала винтовка, я ее отдал товарищу и подошел совсем близко, наклонившись к постели». Как могло все это произойти? — спрашиваешь теперь и не находишь ответа. Наверное, надо жить в том времени, разделить нормы тех отношений, проникнуться той близостью к людям труда, которая всегда отличала Ленина, — тогда только й сумеешь понять…
Листая страницы «Биографической хроники», воспоминания, газеты тех дней, узнаешь о просьбах, с которыми обращался Владимир Ильич сразу же после ранения, о делах, которыми, несмотря ни на что, продолжал заниматься. И возникает своеобразная — нет, не история болезни, a, скажем так — история болезни вопреки.
В первый день после ранения, как писали «Известия ВЦИК», «товарищ Ленин первым долгом потребовал газеты. Врачи категорически запретили ему читать».
О втором дне свидетельствует Я. М. Свердлов, отвечая на запрос из Петрограда: «Больной шутит, заявляет врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, шутя подвергает врачей перекрестному допросу, вообще «бушует».
Третий день после ранения. Владимир Ильич уже заговаривает о том, когда ему наконец вновь удастся выступать на рабочих митингах. Это передает в девять часов вечера по прямому проводу в Петроград Л. А. Фотиева.
И наконец, шестой день после ранения. В начале дня В. Д. Бонч-Бруевич передал в Петроград: «Сегодня утром Владимир Ильич попросил: «Давайте костюм, хочу вставать». И оказалось — не только попросил, но и встал — на шестой день после ранения. В 11 часов вечера в Петроград было передано сообщение: «Сегодня Владимир Ильич в первый раз поднялся с постели. Воспользовавшись отсутствием врачей, он попросил дежурного санитара помочь ему встать. Владимир Ильич встал и прошелся по коридору. Температура от этого поднялась, но Владимир Ильич чувствует себя победителем».
И уже на следующий день Ленин начинает работать — здесь, в своей комнате. «Красная газета» так и писала: «Вчера (6 сентября. — Б. Я.), в пятницу, в 1 час 10 мин. дня товарищ Ленин начал опять работать». Владимир Ильич пишет письмо наркому земледелия С. П. Середе — с трудом выводит, буквы: «Очень жалею, что Вы не зашли. Напрасно послушались «переусердствовавших» докторов». А дальше спрашивает о том, как идут дела в Елецком уезде, й пишет, как им следовало бы идти. И тогда же В. А. Обух сообщит корреспонденту «Петроградской правды»: «Ильич и сейчас готов встать, все рвется к работе: дай ему газеты, подай ему тов. Мещерякова (что вернулся недавно из Англии), расскажи ему, что делается в ЦИК и в Совнаркоме, одним словом, проявляет живейший интерес к положению дел».
Идет тринадцатый день после ранения, и «Красная газета» сообщает: «Товарищу Ленину разрешили сидеть и читать». Спустя много лет автор книг о Владимире Ильиче, кропотливый исследователь всего, что связано с биографией Ленина, Ю. М. Юров обнаружит информацию, опровергающую это сообщение. Уже через неделю после ранения, 6 сентября, газета «Голос трудового крестьянства» публиковала: «ВРАЧИ РАЗРЕШИЛИ ТОВ. ЛЕНИНУ ЧТЕНИЕ. Спешим поделиться с товарищами радостным известием: редакция получила письмо с просьбой выдать комплект газеты с 30-го августа для тов. Ленина».
И все последующие дни Ленин принимает посетителей, отдает распоряжения. Получает телеграммы и отправляет свои. «Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника». «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил».
На пятнадцатый день после ранения Ленин впервые выходит из дому, он слушает концерт народного хора под управлением М. Е. Пятницкого. Пройдет еще два дня, и «Известия» опубликуют сообщение: «Члены Центрального Комитета, для которых появление Ильича было неожиданным, приятным сюрпризом, горячо приветствовали своего вождя и учителя, возвращающегося к любимой работе после вынужденного перерыва». На восемнадцатый день после ранения Ленин участвовал в заседании Совнаркома.
Строки этой своеобразной хроники освещены добрыми улыбками очень многих людей — родных Ленина, его сподвижников, врачей, журналистов — тех, кто в полной мере пережил ужас неотвратимого в первые часы после покушения, а затем безмерно был счастлив, узнав об успешном выздоровлении Владимира Ильича. Но если мы хотим понять самого Ленина — как реагировал на то, что произошло, настолько был готов к этому, — здесь, скорее всего, не обойтись без вопросов. Отчего, собственно говоря, Ленин так часто поступает болезни вопреки? Скромность, обычное нежелание привлекать внимание к своей персоне, воспитанность Владимира Ильича, не позволяющая делить свои личные беды С другими? Но здесь тот «случай, когда поступки Ленина, «скорее всего, доставили немало хлопот и переживаний врачам, медицинскому персоналу.
Ленин подчеркнуто не желает считаться с болезнью. А между тем можно было ожидать, что человек, вдруг оказавшийся у: предела жизни и смерти, обратится мыслями к себе, станет по-иному смотреть на мир, не будет, наконец, противиться инстинкту самосохранения, сработавшему ® ответ на неожиданно обрушившуюся беду… Но ведь подобное могло произойти и год, и месяц, и день, и час назад. И все это время, конечно же понимая реальность угрозы, Ленин жил, работал, не считая для себя возможным думать о ней. Теперь это произошло. Да, он сразу же осведомился, чем все может кончиться: если очень худо, надо бы привести в порядок кое-какие дела. Но вроде бы пошел на поправку. А если так, то нечего и в расчет принимать то, что никогда не принимал. Думай он, поступай иначе — и путь бы в жизни избрал иной.