И вот теперь они лежали, распластавшись на узком ледниковом выступе высокой скалы, наблюдая за явлением, которое уже дважды возникало прямо перед ними в призрачном белом сиянии ночи. В течение четверти часа они не двигались, притаившись, словно замороженные насмерть. Ни одно случайное движение не выдавало их, пи один мускул не дрогнул. В пятнадцати футах скалистая стена поворачивала к морю, и они дважды наблюдали, как большая белая тень взлетала оттуда и снова возвращалась назад. И в третий раз их покрасневшие глаза заметили, как тень взлетела опять, на мгновение появилась в их поле зрения и исчезла.
Вопину, сова, не видела их. Она тоже голодала. С исчезновением больших белых зайцев пропала пища, и настал час, когда ее душа убийцы все более склонялась к каннибализму. Среди своих сородичей она была настоящим чудовищем. Крылья ее в размахе достигали пяти футов. Когти ее были подобны кинжалам и достаточно велики, чтобы выпотрошить волка, если бы для этого хватило сил. Ее могучий клюв способен был раздробить череп лисицы. И она тоже вела наблюдение. Но ее глаза, пылавшие огнем голодного бешенства, не останавливались на выступе, где лежали Быстрая Молния и Мистик. Сова пытливо вглядывалась в искрящийся звездным светом мрак Полярной Ночи. Она знала, что вскоре опять увидит то, что возникало там, впереди, и вновь исчезало Трижды это появлялось, и трижды она вылетала, но все никак не могла выбрать подходящий момент для стремительного броска. Смертельно опасная в своей предусмотрительной осторожности, Вопину выжидала. И на четвертый раз она приготовилась нанести удар.
Над крутым склоном скалистого обрыва в поисках дичи кружила в бесшумном полете чужая сова, с каждым разом приближаясь все ближе и ближе. В душе Вопину не было инстинкта страха. Всю свою жизнь она полагалась на собственную мощь. Ни одна сова до сих пор не побеждала ее в бою. Вопину либо прогоняла, либо убивала каждого незваного претендента на ее охотничью территорию и благодаря превосходству в силе и ощущению безнаказанности стала беззастенчивой грабительницей и задирой. Во время прошлого сезона, высиживая птенцов, она в припадке ярости уничтожила весь свой выводок, и теперь голод сделал ее еще более страшной и жестокой. Она выжидала не для того, чтобы определить размеры и степень отваги своей жертвы, но чтобы выбрать момент для более удобного нанесения удара. Она не принимала во внимание то, что Низпак, чужая сова, ни на йоту не уступала ей по величине; она не знала, что два дня тому назад Низпак убила полувзрослую лисицу и, стало быть, обладала большим запасом сил, и что в своих собственных охотничьих угодьях Низпак слыла еще более свирепым и кровожадным пиратом, чем она.
На четвертый раз, когда Низпак, выискивая горящими глазами добычу, бесшумно выплыла из-за скалы, Вопину метнулась вниз из своей засады наподобие большого белого ядра. Она не разила когтями или клювом, но, атаковав сверху и сбоку, умышленно ударила соперницу плечом. Это был сильный и хорошо направленный удар, и Низпак потеряла равновесие в полете, напоминая в воздухе споткнувшегося человека, который пытается удержаться на ногах. Вопину вторично нанесла удар, и две старые разбойницы с громким шумом чудовищных крыльев шлепнулись на мерзлый снег у подножия скалы. Преимущество Вопину было велико, и ее нападение очень скоро завершилось бы убийством соперницы, будь та обычной совой. Гигантские крылья словно дубиной колотили ошеломленную Низпак. С резким гортанным клекотом ярости и торжества Вопину вонзила когти в покрытую перьями грудь чужой совы, а мощным клювом изо всех сил долбила ее череп, стараясь пробить в нем дыру. Но Низпак была разбойницей, закаленной в борьбе. Свободным крылом она стала защищаться и наносить ответные удары. Никогда еще за всю свою кровавую жизнь не ощущала Вопину такой мощной силы, как от крыла своей противницы. Удары эти превзошли ее собственные, сшибли ее в сторону и заставили прекратить смертельную долбежку черепа Низпак. Но когти Вопину впивались все глубже. Они проникали сквозь перья, кожу, мышцы и кости и, однажды проникнув, сжимались и держали крепко, хотя Низпак и удалось в один из удобных моментов перевернуть врага на спину. Теперь уже клюв Низпак молотил череп соперницы. Он бил Вопину по голове, словно острым стальным долотом. Он выдолбил ей глаза и сквозь отверстия в черепе проник глубоко в мозг. Задолго до того как Низпак прекратила свою смертоносную работу, Вопину была мертва, и теперь — дергая, толкая и изворачиваясь — Низпак пыталась освободиться от вцепившихся ей в грудь когтей мертвой птицы.
По мере того как битва становилась все яростнее, Быстрая Молния и Мистик медленно и бесшумно подползали поближе. Они очутились в полусотне футов от обеих птиц, когда Низпак наконец удалось избавиться от цепкой хватки когтей мертвой Вопину. И «тогда их серые тела, быстрые, словно тени, метнулись в прыжке сквозь ночную мглу. Низпак заметила их и, хлопая крыльями, попыталась взлететь. Но глубокие раны в груди ослабили ее, и она поднималась медленно и с трудом. Она была всего в шести футах от земли, когда Быстрая Молния совершил могучий прыжок и его челюсти сомкнулись в плотном оперении птицы. В следующую секунду Низпак рухнула на землю, и острые зубы Быстрой Молнии сверкнули, освобождаясь от перьев. С коротким рычанием он метнулся к голове гигантской совы; хруст костей, и Низпак была мертва.
Мистик уже рвал жесткое мясо старой Вопину, и прежде чем крылья Низпак перестали трепетать, Быстрая Молния приступил к трапезе. Оба жадно принялись срывать перья с туловища своих жертв, — а Вопину и Низпак, несмотря на свирепость и силу, на девяносто процентов состояли из перьев. В каждой было, пожалуй, не более трех или четырех фунтов мяса и костей. И мясо было жестким от множества хрящей, сухожилий и связок. Но Быстрой Молнии и Мистику оно показалось слаще печени карибу в дни изобилия, и они проглотили его до последнего кусочка, завершив трапезу совиными головами, что явилось финальным триумфом их жевательных мышц.
Как еда и питье возвращают жизнь и надежду умирающему с голоду человеку, так и эта пища влила новые силы и бодрость в тела Быстрой Молнии и Мистика. Они попросту рассудили, — если способность рассуждать вообще присуща волкам, — что голодная пора миновала. Они нашли наконец мясо и съели его, а завтрашний день их не тревожил. Горячая кровь вновь энергично заструилась в их жилах, и их первым побуждением было увеличить достигнутые успехи, ибо их аппетит был лишь в малой степени успокоен, но вовсе не удовлетворен. Много раз большой лесной волк пытался склонить Быструю Молнию отправиться на юг, к пустынным просторам тундры, так как в том направлении — Мистик знал — расположены благословенные леса и полные дичи болота, которые он так опрометчиво покинул, связавшись с белой стаей. Теперь он смело и решительно повернул к югу, а Быстрая Молния, приободренный мясом, находившимся у него в желудке, и вдохновленный на новые и более захватывающие приключения, чем битва с совами, не протестовал.
Никогда еще звезды над ними не сияли так ярко. Сквозь толщу атмосферы, просветленной бурей и ветром, отдельные звезды приумножились, казалось, в целые созвездия, пока не украсили небо золочеными вставками вышивок на бесконечном фоне пурпурно-синего гобелена. Северное Сияние, словно устыдившись и заскромничав перед их чистым и строгим великолепием, прекратило чересчур красочный и пышный спектакль и засияло мягким серебристым светом. Быстрая Молния и Мистик за полмили могли бы разглядеть любой движущийся темный предмет. Но во всем этом белом и замерзшем мире не было других предметов, одушевленных или неодушевленных, столь же темных, как их собственная серая шерсть. Сама жизнь была белой — там, где она была. Огромные медведи были белыми, совы и зайцы были белыми, и даже окрас карибу и мускусных быков — более темных, так как в минуту опасности природа заставляла их искать спасения в быстром формировании стада, — обманчиво скрадывался рассеянным звездным светом и призрачной игрой ночных теней. Мистик, привыкший к лесам и болотам, в поисках добычи больше полагался на глаза и уши. Опыт научил Быструю Молнию, что присутствие мяса следует в первую очередь искать в воздухе. Мистик способен был расслышать звук на большем расстоянии, мог, пожалуй, и видеть немного дальше, но ветер приносил известия Выстрой Молнии задолго до звуков и зрительных образов.