— Кто «мы»? Лично я только вошёл во вкус.
— Ну да, тебя же раньше сюда выкинуло. Не застал ты лихие времена. Эта твоя демократия разрушила всё! У власти собрался сброд, предатели, жулики. Растащили, распродали…
— Не знаю, что у вас там без меня растащили, — пожал я плечами. — Но я говорю не о демократии, а о свободе. Это фронтир, парень! Здесь нет ни демократии, ни монархии, ни диктатуры. Здесь царит свобода, волюшка вольная. Пусть и без страхового полиса.
Тропинин поморщился и махнул рукой.
— Что ты имеешь против? Хочешь стать рабом, вон отправляйся в Россию, запишись в крепостные. Могу даже посоветовать неплохого хозяина. Мужиков порет в меру, девок крестьянских особо не портит, на жизнь детишкам оставляет. В конце концов, свобода такая хитрая штука, которая позволяет от неё отказаться.
— Рабство — это совсем другое.
— То же самое! Принадлежит ли человек частному лицу или империи не велика разница.
Тропинин опять начинал закипать. Он закусил губу и кажется едва сдерживал себя. Похожеже, пора было сворачивать дебаты.
— Возвращаясь к твоему вопросу, скажу, что нет у меня стратегии. На империю мне, как ты уже понял, глубоко наплевать. А здесь на фронтире царит та самая свобода. Без насаждения кем-то, сама по себе. Пусть дикая. Пусть она, говоря языком механики, находится в состоянии неустойчивого равновесия, плевать! Я намерен балансировать как можно дольше, а потому стану бить по носу всякого имперца, который притащится сюда со своими подпорками-колодками в надежде из зыбкого равновесия соорудить устойчивое неравенство.
— Я так понимаю, что бить ты собираешься по моему носу? — подытожил Тропинин ледяным тоном. — Во имя, надо полагать, свободы?
Я не ответил.
— Знаешь что? — сказал он. — Шёл бы ты со своими утопиями подальше. Я хотя бы знаю что хочу. А не вот это вот…
— Правда?
— Да. Я хочу принести пользу своему народу, своей стране. А как она распорядится приобретением — пусть заботит других, пусть лежит на их совести. А моя совесть останется чистой. И тут размышлять много не надо: делай что можешь, остальное приложится. А если дело не выгорит, то хоть попытаюсь.
Атмосфера достигла до той степени, когда кажется, что от печки несёт морозом. Но я отступать не собирался.
— Ну и чёрт с тобой! Пытайся. Хочешь расшибить дурной лоб, мешать не буду. А я пойду, как ты выразился, со своими утопиями подальше.
Выражение отнюдь не было фигуральным. Я встал, прошёлся к выходу и, открыв дверь, крикнул:
— Комков, командуй погрузку!
Тропинин не остался в долгу и, отправляясь восвояси, то есть к своей артели, наградил меня на прощанье эпитетом, происходящим от слова либерал, но имеющим явно негативную окраску. Такого словечка в мое время в ходу не было. Видно и правда начудили там без меня. В ответ я лишь пожал плечами. К политическим партиям я не принадлежал, и значит обижаться мне было не на что. А вскоре суета, что поднялась вокруг, захватила меня полностью.
Небольшое поселение всколыхнулось гораздо раньше, чем Комков отрепетовал приказ. Вместо чёткой мобилизации получилось спонтанное народное движение. Матросы выбирались из своих углов, иногда нетрезвые или больные, сами находили капитанов и вместе с ними отправлялись на корабли налаживать такелаж. Промышленники, не дожидаясь распоряжений передовщиков, разбирались по партиям, укладывали вещи, стаскивали их в кучи перед казармами. Коряки и прочие приставшие к нам туземцы складывали каркасы жилищ, сворачивали шкуры, призывали собак.
Ох как мило моему сердцу было поднятое одной фразой бурление.
Я на время даже забыл и о Тропинине, и о незнакомце, вынюхивающем мою подноготную где-то далеко за Уралом, и о тлинкитах, острящих копья в ожидании чужаков. Всеобщее воодушевление захватило меня. Движение — всё, конечная цель — ничто! Вот актуальный лозунг на данном этапе.
Раздражение от бесплодной беседы с соплеменником нашло выход в лихорадке приготовлений, злость разогнала сплин и поставила столь необходимую для телодвижений энергию. Тлинкиты готовы нас встретить во всеоружии? Что ж, тем хуже для них!
А Тропинин прозябал с захарьевскими, которые в поход не собирались, и лениво посматривали на приготовления со стороны. Одинокий он бродил среди равнодушных людей, не имея возможности излить душу. Кому же пожалуешься, что не поделил с земляком Америку?
На второй день лихорадочных сборов у моей совести прорезались зубки, а здравый смысл немножко провентилировал мозги. Тропинин отворачивался всякий раз, когда наши взгляды встречались, но я-то понимал, что творилось на душе у парня. Встретить собрата по несчастью, получить надежду, что теперь все наладится, увидеть возможность в реализации своих планов, возможно какой-то сокровенной мечты и… получить оплеуху из-за политических разногласий. Как ни крути, а это серьёзная встряска. Стресс, как сказали бы в наше время.
Я имел существенное преимущество, так как вполне мог обойтись без напарника. Моё дело давно стояло на прочном основании. Я обладал капиталом, флотом, соратниками и попутчиками в значительном числе. Это то, что было на виду. За кадром оставались мои способности, что давало немалый бонус — всё же я мог снимать стружку с пространства и прессовать время. Я ощущал себя энергетическим сердцем лавины, которая вот-вот сорвётся и сметёт всякого, кто окажется на пути.
А Тропинин без поддержки обойтись не мог. В его активе не значилось ни ресурсов, ни единомышленников, ни даже четкого понимания, что делать дальше. Ему не удалось зацепиться пока в этом мире. Да и никому бы не удалось, не обладай он какими-то важными преимуществами. Зато гордости у парня имелось, хоть отбавляй, а пылающим взглядом он мог бы растопить вечные льды.
Примирению способствовало то, что за пару дней у разношерстной орды викингов собраться не получилось. Как всегда обнаружилась куча мелочей, недочётов. Мы нуждались в порохе и оружии, бусах для подкупа простых людей и серебра для задабривания вождей. Пришлось смотаться пару раз в Европу. Затем я вдруг вспомнил о переводчике и обнаружил, что среди добровольцев из конягмиутов и выкупленных на Кадьяке пленников языком вероятного противника никто не владеет. Комков срочно кинул клич по жилам, предлагая большой выкуп за знатока или награду, если толмач окажется членом племени.
Пользуясь оперативной паузой, я решил примириться с Тропининым. Контора для этого подходила мало, туда часто забегали люди с вопросами или просто поболтать. А процесс примирения требовал спокойной обстановки.
— Что мы делим шкуру не убитого медведя? — сказал я, выловив современника на берегу, где он бросал камешки. — Наши разногласия пока не существенны. Думаю главное сейчас продвинуться как можно дальше, зацепиться за Америку. А что случится потом — так ли уж важно? Возможно, колонии со временем станут доминионом, или обретут независимость. Возможно, их поглотят более сильные соседи, войной или экономикой или просто задавят переселенцами. Возможно, при этом останется некая культурная автономия. Возможно, колонии таки продадут, как это случилось в нашей с тобой реальности. Потому повторяю, так ли уж важно, что станет потом?
— Для меня важно, — твёрдо заявил Тропинин.
— Но ведь ты всё равно начал бы с этого? Прежде чем поднять флаг империи на чужом берегу, нужно сперва сойти на него. А мы сейчас как раз над этим работаем.
Он некоторое время раздумывал, стоит ли возобновлять спор. Потом, видимо решил попытаться.
— Флаг империи это ведь не просто «символ веры», это ещё и защита. Против диких народов твоя тактика может и действенна, но что будет, когда ты наткнёшься на европейцев? Твою пиратскую республику сомнут походя и будут считать себя в полном праве. А империя сильна одним только именем. Оно заставит любого сто раз подумать, прежде чем подносить фитиль к пушке.